Вот как! Получается, я видел святого своими собственными глазами. Впрочем, до всеобщего обожания, преклонения и святости ему далеко, как и до дискуссии с графом Толстым. И кто знает, будет ли эта дискуссия в
Вскоре на Сенатской собралась приличная толпа, священники, сановники империи, военные и полицейские, а еще множество чиновников, обывателей, тех, кого обычно называют праздными зеваками, но сейчас всех их можно было назвать народом. Они пришли не глазеть – они пришли скорбеть о невинно убиенных. Исидор начал службу, слова молитвы уносились в зимнее свинцовое небо, нависшее над площадью, пар от людей вырывался при неровном дыхании – женщины плакали, даже впечатлительные особы мужского полу вытирали непрошеную слезу.
«Надо бы, чтоб Исидор сначала благословил рабочих и солдат, завалы разбирающих, а только потом всех остальных, а то начнет согласно чину», – подумал историк, но не решился дать указание святому отцу, неизвестно, как на это посмотрит окружение, не зарываюсь ли. В то же время митрополит то ли угадал мнение кандидата в императоры, то ли сам догадался, но первым делом направился к группам рабочих, останавливаясь у каждой, благословляя их на труд и даря надежду найти хоть кого-то в живых.
Чем хорошо любое богослужение? Тем, что можно подумать, если отвлечься от происходящего. Итак, я попал… Тут получился какой-то неправильный поворот Госпожи Истории, и я оказался в теле великого князя Михаила Николаевича Романова. Хорошо это или плохо? И вообще, чем занимаются обычно господа попаданцы в прошлое? Первое: адаптация и считывание информации. Тут всё просто: на адаптацию времени нет, информация есть, благо, осталось что-то от моего тела, причем сохранилось довольно-таки много, вот даже сейчас, во время молитвы, губы произносят слова совершенно автоматически, крещусь я как положено, не оглядываясь на других. Интересно получается, немного напоминает мне ситуацию с моими приступами: смотрю на себя как бы немного со стороны, но раньше я видел свое тело без сознания и как мне оказывали помощь, а сейчас картинка со стороны: я – всего лишь движущаяся кукла. Во всяком случае, тут включается какой-то автоматизм, и мне не надо контролировать свои действия, скорее всего, работает чужая память. И это облегчает ситуацию. Кроме того, я вижу у себя в голове что-то вроде кубиков, ящичков, хотите – папок на рабочем столе. В них, насколько я понимаю, хранится информация. Во всяком случае, я могу ее оттуда вытащить и использовать. Вот только насколько этот информцентр живуч? Когда может произойти его стирание? Вопросы, вопросы, вопросы… В этом всем очень напрягают два момента: общение с женой и детьми, людьми, которые знают меня многие годы. И вообще, с родственниками и сослуживцами. Конечно, взрыв, контузия. Но нельзя же будет всё списывать на контузию… да! Теперь попаданцу положено бороться за власть, захватывать ее, прогрессорствовать и всех в бараний рог скручивать. Что мы имеем сейчас? А сейчас мы имеем страшный кризис власти в стране, какого еще не было в государстве Российском. В моем мире взрыв Халтурина был в Зимнем позже, и никто из монарших особ не пострадал. А тут и раньше, и мощнее, и пострадавших очень много. В итоге я имею шанс попасть на вершину власти. Вот только могу и хочу – это разные, весьма отдаленные друг от друга понятия. Могу ли я стать у руля государства – шанс есть и очень даже неплохой. Хочу ли я этого – нет, не хочу, но другого такого шанса может и не выпасть. А на вторых ролях могу ничего и не изменить… А надо ли что-то менять? Может быть, и не надо было бы, но сейчас уже ничего не сделать – придется.
Стоп! Стоп! Стоп! Давай-ка, друг мой историк, отделим зерна от плевел и решим так: глобальные задачи оставим на потом, а сейчас решаем первоочередные и только их. Ты тут один, значит, тебе нужна команда и опора. Жаль, староват мой князюшка, но двадцать лет примерно у него есть, даже больше немного. Вот и попробуем сделать так, чтобы не было обидно за напрасно прожитые годы. Значит, берем власть? Как говаривал один старый академик: «Карта хорошая, будем брать».
Глава двенадцатая. Инвентаризация
А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми.