Цена измены

– Эй, да кому ты нужна? Было бы там на что смотреть, – фыркала Юля. – Ни кожи ни рожи, ни титек, ни жопы. На тебя никто и внимания не обратит. Ты же как эта… как мышь. Маленькая, серая, незаметная.

С ее подачи к Оксане накрепко приклеилось это прозвище – Мышь. В скором времени ее все без исключения только так и звали.

Ну а в душ Оксана так и продолжала ходить ночами, пока однажды туда не заперся какой-то чужой парень. Может быть, перепутал двери – мужской душ находился рядом. А, может, специально зашел, услышав из коридора шум воды.

Оксана в те годы страдала сильнейшей миопией и носила очки. Без них она почти ничего не видела – дальше полутора метров всё сливалось в мутные пятна, но когда мылась – снимала, оставляя их вместе с одеждой в предбаннике. Потому в ту ночь она даже и не сразу сообразила, что это парень. Думала, кто-то из девчонок. Все равно смутилась, конечно. Отвернулась, стараясь быстрее смыть мыльную пену, и уйти. И поняла, кто это, лишь когда он подошел совсем близко и протянул: «Приве-е-ет».

Сначала она в ужасе оцепенела, даже вскрикнуть не получилось. Горло стиснуло спазмом. Но затем, когда незнакомец полез к ней, стал прижиматься, хватать за грудь, за руки, за волосы, Оксана закричала. Она изворачивалась, дергалась, неистово отбивалась и всё-таки вырвалась. Схватив одежду, вылетела в коридор и там уже торопливо, судорожно надела халат.

Хотела обратиться к старушке-вахтерше, но та спала беспробудно, только храп стоял. Сотового у Оксаны тогда еще не имелось, да и у кого в их общежитии он в те годы был?

Оксана поднялась в свою комнату. Её трясло нещадно. Рухнув на кровать, она нырнула под одеяло и разрыдалась. Юля с Дашей проснулись, стали расспрашивать, что случилось, и даже сначала поверили ей. Успокаивали, жалели.

А тем парнем оказался пятикурсник Матвеев. Сам он в общаге не жил, официально, но часто зависал у своих дружков в одной из комнат на их этаже. Торчал у них порой по два-три дня.

За Оксану ему предъявила Дашка. Схватила ее за руку и потащила за собой. Ворвалась к ним, в пятьсот седьмую, и с порога заявила, что он – урод и скотина, и что за всё поплатится.

Но он только расхохотался:

– Чтобы я позарился на эту убогую? Вы чё, серьезно? Да ты посмотри на нее. Она же стремная! Я б с ней даже за таз пельменей в голодный год не стал бы. Ну, было дело ночью – попутал мужской и женский душ. Зашел и сразу свалил, когда ее там увидел. Но чтоб приставать? К ней? Фу бл***! Вы совсем рехнулись, если поверили ее россказням! Эта убогая свои фантазии выдает за реальность.

– Да конечно! – поддакнули его дружки. – Нашла, Дашка, за кого вписаться.

Оксана слушала их и задыхалась от обиды, стыда, унижения. И снова не могла вымолвить ни звука. Дашка в нерешительности замялась, оглянулась на нее.

– Ну, Мышка, чего молчишь? – спросила, хмурясь. – Слышишь же, он говорит, что ты всё придумала.

Оксана только и смогла что трясти головой и в конце концов, заикаясь, выдавила:

– Н-нет…

А затем выскочила в коридор, убежала к себе, а там – снова в слезы. Потом пришла Даша, с ней больше не разговаривала, только раздраженно прошипела Юле:

– Из-за этой чокнутой я себя какой-то дурой выставила!

А на другой день этот самый Матвеев вместе с каким-то незнакомым парнем подкараулил ее вечером, когда она шла после учёбы. Был конец декабря, темнело рано. Они ждали ее на троллейбусной остановке, а затем увязались следом. Как только Оксана свернула на дорожку, ведущую к общежитию через небольшой и малолюдный скверик, они её догнали. Тот, другой, держал её сзади, а Матвеев несколько раз коротко ударил под дых. Толстый пуховик, конечно, сильно смягчил удар, но как она перепугалась!

– Слушай сюда и запоминай, – наклонился к ней Матвеев и поднес к лицу зажигалку. – Будешь и дальше нести про меня всякую чушь, в следующий раз я тебя просто убью. И вон там на стройке прикопаю. Поняла?

Она кивнула.

– Значит, так. Я щас иду в общагу, через час ты приходишь в пятьсот седьмую и при всех передо мной извиняешься. Говоришь, что ничего не было. Ясно? – он вжикнул зажигалкой и приблизил язычок пламени к ее глазам.

Оксана отклонила голову и, не дыша от страха, снова кивнула.

– Ну, смотри, Мышь.

Толкнув ее в снег, они ушли.

О том, как спустя час она ходила в комнату парней, как, трясясь от страха и одновременно сгорая от унижения, лепетала «извини» под глумливые ухмылки, хотелось бы забыть навсегда, но этот эпизод и ощущение стыда и беспомощности въелись в память намертво.

После того случая над ней ещё долго потешались. Как-то она варила суп на общей кухне. А на соседней конфорке жарилась чья-то картошка. Там же, на подоконнике сидели девчонки, курили в форточку, болтали и, конечно, посмеивались над ней. Потом на кухню заглянул парень с третьего курса, подошел к плите, помешал картошку.

– Эй, Костик! – позвала его одна из девчонок. – Берегись! Ты сли-и-ишком близко стоишь. Мышка потом всем расскажет, что ты ее хочешь изнасиловать.

Оксана вспыхнула, а остальные девчонки расхохотались. И таких моментов было не счесть.