Цена нелюбви

Это новое качество ее лица — сейчас-ты-меня-видишь, сейчас-ты-меня-не видишь — заставило меня по-новому и болезненно осознать, что дети — скоропортящийся продукт. Хотя я всегда из двоих своих детей предпочитала Селию, как только она вернулась домой, я прекратила все попытки скрывать это. Селия теперь не отходила от меня ни на шаг. Я позволяла ей тихонько следовать за мной по дому и ездить со мной по разным делам. Я уверена, ты был прав в том, что не следует допускать ее отставания в учебе, и потому, чем скорее она привыкнет демонстрировать свое увечье, тем лучше. И все же я взяла отпуск и осталась с ней дома еще на две недели. Селия потеряла некоторые из своих навыков: например, она не могла завязать шнурки на кроссовках, и нам пришлось овладевать этим умением с нуля.

Я оберегала ее от Кевина, как ястреб. С того самого момента, как Селия научилась бегать и хватать, он обращался с ней как с домашним зверьком, овладевшим определенным набором трюков, и теперь все так же гонял ее. Признаю, в ее отношении к нему не чувствовался страх, однако в ответ на любую мелкую, безобидную просьбу — принести ему крекер или бросить пульт от телевизора — мне чудилось мимолетное замешательство, она словно застывала на мгновение или проглатывала комок в горле. И хотя прежде она умоляла позволить ей принести его колчан и почитала за честь, когда Кевин разрешал выдернуть стрелы из мишени, в первый же раз, как он небрежно предложил ей возобновить свои обязанности, я решительно воспротивилась: я знаю, что он осторожен, но у Селии остался лишь один глаз, и она больше не приблизится к стрельбищу. Я думала, Селия захнычет. Она всегда отчаянно хотела доказать свою полезность Кевину и любила смотреть, как стрелы брата безошибочно летят в яблочко. Но она лишь бросила на меня благодарный взгляд, а на ее лбу вдоль линии роста волос заблестел пот.

К моему удивлению, Кевин пригласил ее покидать летающую тарелку — это случилось впервые, и ему удалось произвести на меня впечатление. Я разрешила Селии поиграть при условии, что она наденет защитные очки; мое отношение к ее здоровому глазу теперь было близким к истерике. Однако, когда я через несколько минут выглянула в окно, Кевин игралсо своей сестрой только в том смысле, в каком человек играет с самой летающей тарелкой. У Селии сильно уменьшилась глубина восприятия, и она пыталась схватить тарелку до ее приближения, естественно, промахивалась, и тарелка ударялась в ее грудь. Очень смешно.

Конечно, поначалу самым трудным для меня было промывание пустой глазницы детским шампунем и смазывание ее увлажняющим кремом. Хотя доктор Сахатян уверил нас в том, что выделения уменьшатся, как только заживление закончится и будет поставлен протез, из полости непрерывно сочилась желтоватая жидкость, и иногда по утрам мне приходилось размачивать засохшую за ночь корку влажной салфеткой. Веко опустилось — sulcus,как назвал это окулист, — и припухло, поскольку тоже пострадало от кислоты и было частично восстановлено с помощью лоскутка кожи с внутренней стороны бедра Селии. (Очевидно, подъем века превратился в изящное искусство из-за высокого спроса в Японии на англификацию восточных черт лица, что в лучшие дни я считала ужасающим подтверждением могущества западной рекламы). Из-за припухлости и легкого покраснения Селия выглядела как избитые детишки на плакатах, призывающих доносить на соседей в полицию. Из-за опущенного века и открытого второго глаза создавалось впечатление, что Селия все время подмигивает, как будто мы с ней скрываем какую-то жуткую тайну.

Я сказала Сахатяну, что не уверена, смогу ли заставить себя чистить дырку ежедневно, но он уверил, что я привыкну. В конце концов он оказался прав, но, когда я впервые подняла веко большим пальцем, меня чуть не вырвало. Если это и не было так ужасно, как я боялась, то тревожило на каком-то менее определенном уровне. Никого не было дома. Я вспомнила миндалевидные глаза с портретов Модильяни, отсутствие зрачков в которых создает впечатление гипнотической кротости и спокойствия, правда, и скорби, и намека на глупость. Цвет полости менялся от розового по краю до милостиво черного в глубине, но когда я подвела ее к свету, чтобы закапать капли с антибиотиком, то разглядела нелепое пластмассовое приспособление, не позволявшее глазнице съежиться. Как будто я таращилась в кукольный глаз.