Цена нелюбви

Я старалась сохранять с супругами Корли дружеские отношения. Их сын Трент был на год-два старше Кевина. Хотя первоначальный энтузиазм Мойры Корли по организации совместных игр наших детей иссяк без всяких объяснений, она однажды любезно проявила интерес к моим армянским корням, и я только накануне занесла ей свежеиспеченную армянскую кяту — ты когда-нибудь скучаешь по ней? — этот сладкий, до безобразия маслянистый, слоеный хлеб, печь который научила меня моя мать. Приятельские отношения с соседями — один из немногих плюсов загородной жизни, ия испугалась, что открытая лишь наполовину входная дверь будет воспринята как первое проявление враждебности.

— Роджер, — сказала я из-за твоей спины, вытирая руки кухонным полотенцем, — зайди-ка и расскажи нам об этом. Ты, кажется, расстроен.

Когда мы все переместились в гостиную, я заметила некоторую нелепость облика Роджера: живот, выпирающий из велосипедных, обтягивающих трусов, и косолапость из-за велосипедных туфель. Ты отступил за кресло, словно воздвигнув между собой и Роджером военное укрепление, и произнес:

— Я очень сожалею о том, что произошло с Трентом, но, может, тебе стоит поговорить с ним об основах безопасности при катании на велосипеде.

— Он знает основы,— сказал Роджер. — Например, то, что нельзя оставлять блокировку на одном из колес открытой.

— Ты думаешь, что случилось именно это? — спросила я.

— Трент сказал, что переднее колесо начало вихлять. Мы проверили велосипед, и оказалось, что блокировка не просто отказала; она была провернута несколько раз, чтобы ослабить вилку. И без Шерлока Холмса ясно, что это сделал Кевин!

— Минуточку! — воскликнул ты. — Это чертовски...

— Вчера утром Трент катался на велосипеде, и не было никаких проблем. После этого никого не было рядом, кроме тебя, Евы и вашего сына. — Роджер снизил громкость. — Я хочу поблагодарить вас за хлеб. Он был очень вкусным, и мы ценим ваше внимание, но нам не нравится возня Кевина с велосипедом Трента. Если бы Трент ехал чуточку быстрее или по оживленной улице, он мог погибнуть.

— Слишком много предположений, — проворчал ты. — Блокировка могла соскочить при аварии Трента.

— Никоим образом. Я сам велосипедист и не раз падал. Блокировка никогда не раскрывается полностью, тем более не проворачивается сама по себе, ослабляя пружину.

— Даже если Кевин это сделал, — вклинилась я (чем заработала твой мрачный взгляд), — может, он просто не знал, для чего нужен тот рычаг, что, открывая его, он создает опасную ситуацию.

— По этой версии, ваш сын — тупица. Но Трент его тупицей не считает, — пробормотал Роджер.

— Послушай, — сказал ты. — Может, Трент играл с блокировкой и теперь пытается свалить с больной головы на здоровую. Но это не значит, что отвечать должен мой сын. А теперь, прошу нас извинить, у нас дела во дворе.

После ухода Роджера меня охватило неприятное предчувствие: не дождусь я ирландского хлеба из пресного теста, коим обещала отблагодарить меня Мойра.

— Господи, иногда я думаю, что ты права, — сказал ты, меряя шагами гостиную. — Стоит теперь ребенку ободрать коленку, и сразу же начинают искать виновного. Страна полностью утратила представление о несчастном случае.Разве я ругал тебя, когда Кевин сломал руку? Разве это была чья-то вина? Нет. Неприятности случаются.

— Хочешь поговорить с Кевином о велосипеде Трента сам? Или оставишь это мне?

— Зачем? По-моему, он ничего не сделал.

— Ты, как всегда, ничего не видишь, — прошептала я.

— А ты, как всегда, видишь все.

Обычная наша перепалка — даже без особой язвительности, — поэтому я не понимаю, почему во мне что-то оборвалось, как в блокировке Трента Корли. Может, потому, что теперь это действительно стало для нас обычным, а когда-то так не было. Я зажмурилась, вцепилась в спинку кресла, только что защищавшего нас от странных обвинений Роджера Корли. Если честно, я даже не представляла, что скажу, пока слова не сорвались с моих губ.

— Франклин, я хочу еще одного ребенка.

Я открыла глаза и заморгала. Я сама себя удивила. Пожалуй, это были мои первые спонтанные слова за последние шесть или семь лет.

Ты резко развернулся. И твой ответ тоже был спонтанным:

— Ты точно шутишь.

Момент не казался подходящим для напоминания о твоих сожалениях по поводу неспортивного поведения Джона Макинроя.

— Я хочу, чтобы мы начали работать над моей беременностью прямо сейчас.

И это было самым странным. Я чувствовала абсолютную уверенность, а не неистовый порыв, свидетельствующий о безумном капризе или отчаянном желании ухватить универсальное лекарство для спасения брака. Это была та самая необузданная решимость, о которой я молилась в период наших длительных дебатов о рождении ребенка и отсутствие которой завело нас на мучительно абстрактные дороги вроде «переворачивания страницы» и «ответа на главный вопрос». Никогда и ни в чем в своей жизни я не испытывала подобной уверенности, и потому так сильно обескуражила меня твоя реакция. Почему ты считал, что требуется какое-то обсуждение?