Цена одиночества

— Бывает. Меня бабушка воспитывала. Мама умерла очень рано, мне было три года всего. Я ее не помню. Только фотографии.

— Жаль. Прости.

— Ничего. Она была пианисткой. Закончила консерваторию. Они с папой встретились в Иркутске. Он окончил училище, молодой лётчик. Встретились, полюбили друг друга с первого взгляда. Она за ним готова была мчаться на край света. В буквальном смысле, так и пришлось. Её родители были в шоке. Отец — режиссёр театра, мать — скрипачка. Семья, далёкая от тягот воинской службы. И вот дочь — блестящая пианистка, белый рояль и захолустье гарнизона, где на обветренной сопке пять домов, магазин и казарма.

— Уехала?

— Наперекор родителям. Правда, долго не выдерживала. Ездила туда-сюда. Условия были жуткие. Не до рояля. Родители настаивали на том, чтобы она делала карьеру, а не прозябала в гарнизоне. Пытались перевести отца на штабную работу. А он тоже без неба не мог, как она без своего белого рояля.

— Бедняжка. Как тяжко ей было разрываться между всем этим.

— Недолго. Она заболела, когда мне было два года. От тоски, наверное.

— А ты?

— Меня растили бабушка и дедушка, только папины. Отец женился через несколько лет. Новая семья, сестрица у меня есть. Я, правда, редко с ними общаюсь. Они так и живут в Иркутске.

— Ты маму совсем не помнишь?

— Нет, фотография, вернее портрет её на стене висел. Она у рояля. В детстве она мне играла.

— Колыбельные?

— И колыбельные, наверное. Какая-то тихая мелодия постоянно звучит, а что это — не знаю,

— Напой.

— Не могу. Не смогу. Я стараюсь не слушать, больно. Просто слышать больно. Не хватает её рук на клавишах, её волос. Я помню её волосы. По плечам.

— У каждого в душе живёт боль. Своя боль. Без этого никак. Именно она делает нас людьми. С чувствами, с сопереживанием.

— Красиво. Только вот эта боль, она преследует. Наверное, я так и не нашёл своей девушки, потому что мелодия эта во мне. И её никто не знает. Все звучат не так, диссонанс.

Замолчали. Лера была переполнена откровениями Марка. Казалось, она знала его тысячу лет, этого парня в равных джинсах с пронзительно синими глазами.

— Марк, темнеет. Здесь бывает ночь?

— Да.

— И звёзды?

— Да.

— Марк! Значит, это Земля! И никаких дурацких марсиан нет.

— При чём тут марсиане?

— Ну как же! Ты же говорил о том, что скажешь марсианам?

— Это я так, гипотетически.

— Уже легче, что гипотетически. А если есть звёзды — это чудесно. Значит, мы почти дома.

— Ты умеешь сделать дом даже из пустыни.

— Ну что, пустыня. И в пустыне жить можно. Тем более, с такой душевной душевой кабиной.

Они засмеялись. На небе светили звёзды. Было тихо. Только шелест песка.

— Песок поёт.

— Точно.

— Ты не грусти. Скоро всё кончится.

— Я не грущу. Просто странно всё. Я часто задумывалась об одиночестве. Кто-то из великих сказал, что люди строят вместо мостов стены, а потом плачут.

— Дело, наверное, в том, что в первую очередь нас учат брать. Научиться отдавать сложно. Все тебе, малыш. Расти, поправляйся. Откармливают, лелеют. Особенно, если ты один. Упражняются в формировании эгоиста, а потом удивляются — почему такой чёрствый. Думает только о себе. А чадо просто не умеет думать о других. Эго, раздутое, как воздушный шарик, требует новых поступлений.

— Если у меня будут дети, я буду воспитывать их по-другому.

— Как по-другому?

— Не знаю. Любить буду.

— Все любят.

— Ну, не за что-то, а просто. И строго буду воспитывать. Ребенку сложно во вседозволенности. Он теряется и не знает сам, чего хочет.

— Это точно. А вообще, воспитывать не надо.

— То есть?

— Просто. Надо просто жить рядом. Проживать каждую минуту вместе. Не отмахиваться, как от надоедливой мухи.

— У моей подруги малышка. Приходят с работы, наспех пожуют и разбредаются по компьютерам. Ребёнок зависает в вакууме. В лучшем случае включат ему мультики. Естественно, пытается привлечь внимание родителей. Целый день в саду, соскучился. Не тут-то было. Вызывает раздражение и ничего более.

— Хоть завоспитывай ты его. Все пустое. Ладно. День прожит. Поздно уже. Надо устраиваться на ночлег.

— Я в машине. Зря, что ли столько дней на неё потратила.

— Давай, я опущу сиденья, устроим тебе кровать.

Марк подошел к Ламборджини, открыл дверь. Сиденья легко опустились.

— Здорово. Никогда не спала в машине. А ты?

— Спал. Правда, не в такой комфортабельной. С отцом, когда он меня забрал на рыбалку, как-то застряли на Байкале. Пришлось ждать почти сутки помощи. Хочешь, плед тебе дам?

— Не надо. Я сейчас представлю что-нибудь. Свой, домашний.

— Дорогой? — улыбнулся.

— Дорогой. В смысле, любимый. Мама дарила на Новый год. С дельфином.

— Ну и здорово. Спокойной ночи.

— Спокойной.