Цена отсечения

Но главная задумка Колокольникова была отложена напоследок, ждала перед воротами. Слева от резной двери в ограду был вделан рычаг.

– Нажми! – предложил Колокольников.

Мелькисаров нажал. Дверь начала неспешно отворяться, но вдруг остановилась – и захлопнулась. На дороге сама собой поднялась крышка люка, из образовавшейся дыры высунулся огромный деревянный палец, не меньше метра высотою; палец погрозил Мелькисарову и откуда-то из-под земли прозвучал утробный голос:

– Должок-с!

9

В незнакомое, непривычное место Жанна обычно входила застенчиво: благовоспитанная девочка из очень строгой военной семьи. Левое плечо слегка вперед, голова приспущена, смущенная полуулыбка. Только освоившись, привыкнув, расслаблялась, как будто получала команду «вольно». А в этот раз преобразилась; сама не понимала, что это с ней. Плечи расправлены, плавная грудь подчеркнута, в глазах великосветская насмешка. Посмотрела в зеркало, повертелась: у входа в ресторанный зал стоит высокомерная красавица, привыкшая сражать и властвовать.

Иван вскочил, едва не опрокинув стул, суетливо подбежал, проводил ее, усадил.

Он специально выбрал это место на Рублевке. Не потому, что роскошь и мода, а потому, что загород и райский антураж. Долго узнавал, какие есть возможности, советовался с шефом и наконец нашел. Столиков в центральном зале не было; только напитки и закуски, расставленные по небольшим соломенным буфетам, похожим на гигантский саквояж для пикника. Посетители сидели в закутках, обособленные друг от друга. Сквозь прозрачные внешние стены виден был сельский двор, призрачно подсвеченный и хорошо прогретый. Тут мирно паслись кучерявые овцы и козочки с ломкими ногами, бестолково бродили куры, в огромных клетках неустанно жевали дрожащие кролики, к жердям были привязаны два дружелюбных пони, черный и белый, за железной сеткой крупной вязки раздувался пестрый индюк, в отдельном загоне страус крутил лысоватой головой с отдельными торчащими волосиками, а в дальнем углу, на подстилке из плотной соломы развалилась безразмерная хавронья; ее усердно сосали смугленькие поросята.

Навозные запахи оставались снаружи, а в помещение – через динамик – поступал только вкусный очищенный звук; слышалось блеянье и хрюканье, клекотали и кудахтали птицы, где-то истерично вскрикивал фазан. Если не глядеть по сторонам, могло показаться, что ты внутри огромного светящегося шара, висишь на новогодней елке, смотришь на ожившие игрушки, полный восторг, но сердце замирает от страха: слишком хрупок стеклянный бьющийся мир.

Жанна засмотрелась на зверушек, расплылась в улыбке, стала еще красивее. Потом вдруг посерьезнела, велела официанту обождать, положила встык фотографии, жемчужно-розовым ногтем постучала по одной и по другой: рубашки! Жестко отчеркнула совпадающее время, покорябав глянец. Вопрос: как это понимать? Ответ? он теперь, кажется, ясен; странно, что они не сразу поняли. Жанна говорила «мы», щадила Ванино самолюбие. Но излагала быстро, сбивчиво, нервно, почти верещала, как ревнивая обиженная женщина, а не как расчетливый клиент. Ваня слушал сумрачно, как ей показалось – рассеянно.

– Неожиданный поворот. Жанна, простите, я должен обдумать. Поговорим об этом завтра-послезавтра, хорошо? А сегодня мне обещан личный вечер, и не хочется разменивать его на дела.

Жанна мгновенно размякла, успокоилась и как-то подозрительно легко согласилась: и правда, зачем же распылять впустую короткое радостное время? Иван теперь никогда не узнает, что еще утром она собиралась продолжить тему – и тут же ее закруглить; репетируя этот их разговор, воображала, как расскажет ему про Аню и про Анин перехват, как с полным достоинством брошенной жены объявит, что все поняла до конца, и больше в слежке не нуждается. Потому что обман раскрыт, источник истинной угрозы установлен, пора переходить от обороны к нападению. Гордо так, немножко со слезой, но без истерики. Однако же едва достала фотографии, корябнула ногтем по глянцу – ее саму будто скребануло по нервам, и она с ужасом поняла, что ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах, ни за какие коврижки не скажет Ивану: отбой.

Если отбой, то конец приключению; их первый сегодняшний вечер тут же станет последним. Никогда уже они не сядут друг напротив друга, глаза в глаза; и вообще увидятся только разок, в присутствии Забельского. А это так несправедливо. Чудовищное слово – никогда. Страшное, как смерть. А Иван сегодня такой нарядный, ухоженный, почти вальяжный; узкий пиджак цвета ночной вишни, розовато-серая рубаха с широко разошедшимся воротом (ворот как на снимке – у Степана), одеколон пахнет густо, но не грубо, горьким перетертым миндалем.