Цена отсечения

Молодое солнце жалило кожу. Вчерашний дождь осел на темных зарослях, мелкой испариной покрыл кусты; над речкой нависал молочный туман. Серый пузыристый лед подмок, лежал неровно, подрагивал; слышно было, как под ним проносится вода. Жанна прижалась к шершавому пальто Ивана; пахнет одеколоном, их комнатой, и совсем чуть-чуть, еле слышно, духами. Это ее запах – на нем, это она – с ним.

Вдруг, сквозь легкое побулькивание, потрескивание раздался непривычный звук. Выбитая пробка, переломленная об колено палка, треснувшее стекло, и все это сразу. В одну секунду лед разорвало по кромке берега, он всей своей ломкой массой приподнялся над рекой – и ухнул по течению вниз.

Его несло плотной коркой, он не дробился на отдельные льдины; лишь на повороте ледяной покров по-собачьи утыкался в берег, потому что не поспевал за бурным паводком, и распадался на огромные куски. Обломки льда вставали дыбом, наползали на сушу, отталкивали друг друга, жестоко скребли по прибрежным кустам и тяжело падали на бок, распадаясь.

Прошло минут пятнадцать, от силы двадцать – все это время они стояли, ошеломленные, не могли оторваться; вдруг ледяную корку как будто ножницами срезали, ровно, четко, поперек движения; она мгновенно исчезла из поля зрения, и повсюду безраздельно воцарилась быстрая вода, серо-пепельная, холодная, и вся при этом в солнечных зайчиках.

– Пойдем?

– Пойдем, дружок. Концерт окончен.

8

Печатник не схалтурил; альбомы получились классные.

Первый: золотой обрез, темно-красный сафьян; на обложке надпись в рукописном стиле: «Версия Намбер Ван».

Второй окантован по краям модным никелем и стилизован под папку к докладу; тиснение темным серебром по фольге из белого золота: «Версия Намбер Ту».

На третьем, домашнем, тряпитчитом, просто значится – «Семейный альбом». Без версий.

Это была его идея, целиком и полностью; Петр Петрович тут ни при чем. Тому бы развести противоречия, четко прочертить канву. А нужно думать шире и объемней. И, пардон за это слово, человечней. Жанна, конечно, встряхнулась. Впала в какое-то радостно-раздраженное забытье. Период полураспада закончился, личность восстановлена во внутренних правах. Но в русских сказках, любимых с детства, разрубленного героя надо сбрызнуть сначала мертвой, а потом все-таки живой водой. Версия один – разрубает. Версия два – склеивает. Семейный альбом – как живая вода.

Степан Абгарович раскрыл обе «Версии», разложил на журнальном столе. По четыре фото на странице. Под каждой фотографией дата. Даты чаще всего одинаковые, картинки – разные.

Слева: 16 января. Он и Жанна за столом на ее уютной кухне; улыбаются; довольны жизнью и друг другом; смотрят, не мигая, в камеру, ждут, когда сработает самовзвод, запечатлит их семейный праздник.

Справа: 16 января. Он с Дашей в машине, по пути на Дмитров; союз голубиных сердец.

Слева: 14 февраля, Нижний. Он с Дашей в полуобнимку.

Справа: 16-е февраля. Жанна в ресторане с Иваном.

Справа – биеннале. Слева – Анька. Спасибо, что согласилась. И по новой. Слева, справа. Справа, слева. Жизнь, разошедшаяся по двум руслам, и какое настоящее – не разберешь.

Теперь «Семейный альбом». Жанна его уже проглядела; не помнит, бедняжка, что имеется списочек недавно открытых файлов; думает, что утаила свой компьютерный визит. Тем не менее получит его в отпечатанном виде:, лично, можно сказать, интимно. А публике – и тут еще одна придумка – он предъявит цифровую рамку, в которую закачаны домашние картинки; когда все соберутся, сбросят маски и возвеселятся, он повесит экран на стену, ткнет пимпочку, зажжется тихий свет, и, медленно сменяя друг друга, на экране проявятся образы их общей жизни. Точнее, сначала – двух отдельных жизней, а потом одной на двоих.

Вот бедная его мамочка, несправедливая судьба; бедствовала, бедствовала, бедствовала, только в последние годы вздохнула свободно, когда любимый Степа начал зарабатывать. Правда, не менее любимый Федя начал тут же деньги из нее тянуть; морочил голову бредовыми идеями: давай накопим двадцать тысяч, припрячем их на черный день, мало ли что. Мало ли, братец, мало ли.

Мама погасла.

Теща и тесть; нормальный был мужик, цельный, хотя и скотинистый.

И тесть растаял, чтобы на экране появился двухэтажный деревянный Томск; резные наличники; дома узкие и высокие, время вычернило их, просмолило до негритянского состояния; много ли от этого осталось, или братва уже пожгла, расчищая место под застройку? Надо бы слетать, подышать запоздалым морозом, легкие прочистить.

Тёма в разных видах.

Жанна.

Он сам.

И снова Жанна.

Мелочи, детали, простое вещество обыденности. Скучное, но прочное. Какие-то события налетают извне, радуют, пугают, раздражают участников действа, производят вброс адреналина, но ничего по сути не меняют, неподвижный каркас остается.