Цена отсечения

Тома-чепчик пробыла у него секретаршей неделю. Давно, еще во времена восхождения, весной девяносто третьего. Маленькая, свежая, улыбчивая; ровная челка, вздернутые кудельки: Красная Шапочка в деревенском чепчце. В первый пробный день не напутала ничего; на второй по наитию отсекла все лишние звонки; на пятый, подавая зеленый чай с кружком ароматного лайма (лаймы только-только стали завозить в Россию) и протягивая зарплатную ведомость, осторожно спросила: нам обязательно платить по депозитной, не проще ли по страховой? Вот расчеты. Степан удивился, улыбнулся, пересчитал; проще, и вправду проще! Ты кто, девушка? Я – Тома, выпускница стали и сплавов. Что в секретаршах делаешь? Служу; очень деньги нужны.

Он отложил дела, пересел в гостевое кресло, выспросил про семью (мама историк античности, папы нет), где живет, что читала; пробил на понимание – хорошая девка, им повезло. Три дня ушло на поиск вакансии, два на оформление, через понедельник Тамара Викентьевна стала замначальника финуправления.

Это было космическое повышение – и катастрофическое испытание. Все вокруг шушукались, смотрели косо; управлением руководила толковая баба, сорокалетняя мадам Сергиенкова; стервозная, ненасытная, с ледяным компьютерным умом и неостывающим женским жаром, мужчин ласкала, теток гнобила. А тут еще – молоденькая. Да спущенная сверху. Да из секретарш. Да от самого. Томочке, душке, лапоньке нашей были поручены схемочки тут кое-какие, работенка денька на два, на три, ерунда. Ключ от схемы ей не сообщили, а Сергиенкова уехала в командировку. Как раз на три дня.

Вернувшись на работу и предвкушая добродушный скандал с неизбежными кадровыми последствиями, обнаружила на своем столе итоговую распечатку.

– Тома, деточка, умница, кто тебе помог разобраться?

(Мелькисаров постарался? вот мужики, чтобы им было пусто, думают ниже пояса; даже такие сказочные мужики, как Степан Абгарович.)

– Никто, а зачем? Модель простая, строится за два часа, подставляем данные, получаем результат.

Душка, лапонька, умница, деточка бесхитростно смотрела на суровую начальницу и ждала новых поручений. Начальница погрустнела и задумалась о будущем. Во всяком случае, так рассказывал Степану ее помощник.

Сергиенкова решительно ошиблась; Мелькисаров думал исключительно головой. Никакого гона и страсти. Служебные романы вредят работе; попадаешь в любовную ловушку, упускаешь выгоду, твои приказы обсуждают, все ищут подоплеку: это раз. Никогда не знаешь, почему тебя выбрали – потому что деньги или потому, что ты. Трудно богатому знакомиться; это два. И на работе – либо некогда, либо незачем. Это три. Создавая бизнес, живешь от сна до сна; щиплешь секретаршу не для похоти, а для ее же покоя: любимый начальник доволен, она при деле, все хорошо. А как только отладил процесс, переложил на плечи вороватых управленцев – в конторе делать решительно нечего. Разве что случается ЧП.

ЧП случилось.

По всем бумагам получалось, что владимирские ферросплавы работали в убыток – при запредельном спросе на магниты. Тамошнего директора, Кузовлева, Степан поставил сам – молодого, продвинутого, после MBA. Прежнего, советского куркуля, косноязычного, пьющего, недомытого, с красным картофельным носом, оставили доживать до пенсии замом по сбыту. Жулить новому парню не было смысла; он в самом начале большой карьеры, этот пост – всего лишь взлетная площадка; только безумец будет красть по мелочи, разрушая будущий фундамент собственного бизнеса. Но факт оставался фактом. Убыток – налицо, а концов не сыскать. Надо было ехать, разбираться.

Тома-чепчик к тому времени прыгнула еще выше, отвечала за все промышленные активы; с ней и покатили.

Парень, чистенький, с иголочки, отчитывался четко. Лишние звенья убраны. Балласт сброшен. Откуда сквозит – не знает. Крадут? Скорей всего. Но как? Вывезти груз невозможно. Охрану сменили, наняли дополнительный пост, расположили в домике напротив заводских ворот, следить за конкурентами; без толку.

Степан ходил по цехам, недовольно косился, ловил любопытные взгляды рабочих. Цепкая Тома листала бумаги, стучала по калькулятору, недовольно трясла головой. А потом отпросилась до вечера, не объясняя причины.

Мелькисаров раздраженно отпустил.

Ближе к полуночи в номер к нему постучали. Маленькая Тома в темно-синем пальтишке, воздушный шарфик, светлые сапожки с меховой оторочкой по тогдашней моде (дочерна замызганные), – сияла от радости, прикладывала палец к губам, подмигивала, жестами торопила, только что не пританцовывала. Ну любимая собачка, и все тут. И чем-то похожа на молодую Жанну. Внизу их мрачно ожидал Потапыч (как точно звали прежнего директора, разжалованного в замы, Степан уже не помнил; пусть будет Потапыч). На завод не повел; поманил на обочину, в мелкий лесок. Было жалко английских ботинок и светлых зеньевских брюк; октябрь уже, под ногами чавкает мазутная владимирская грязь; это только на картинках – белоснежный храм на Нерли, а в жизни свинарник и слитое масло.