Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР. 1941—1945

На этот раз, однако, русские сыграли на бездействии Гитлера с некоторым искусством, подведя Гитлера к тому, что он в ретроспективе описывал Муссолини в 1941 г. как «разрыв со всем моим существом, моей концепцией и моими прежними обязательствами». История, которая последует далее, была собрана по кусочкам из цепочки документов, обнародованных Государственным департаментом в Вашингтоне в марте 1948 г., но в этой цепи документов отсутствует одна вещь, а именно личные реакции главной фигуры в этой драме.

14—15 марта 1939 г. Гитлер ввел свои армии в Чехословакию и захватил Прагу (Чехословакии уже не было. После Мюнхена от страны были отторгнуты земли с населением 5 млн человек – в пользу Германии, Венгрии и Польши. 13 марта 1919 г. Словакия (то, что от нее осталось) объявила независимость. 14 марта войска Венгрии начали оккупацию Закарпатской Украины (тогда чехословацкой). Немцы оккупировали лишь то, что осталось от Чехии, – эту территорию они назвали «Протекторат Чехия и Моравия». – Ред.). Сомнительно, знал ли Гитлер в тот момент, что всего лишь пятью днями ранее Сталин недвусмысленно объявил, какова будет его позиция в следующем кризисе. Сталин заявил на XVIII съезде партии: «Очень похоже, что этот подозрительный шум замышляется для того, чтобы натравить Советский Союз на Германию, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без каких-либо видимых оснований… Советский Союз не желает таскать для кого-то каштаны из огня».

Возможно, лишь 10 мая, получив отчет Густава Хильгера, Гитлер узнал подробности этой речи. Тем не менее при подписании московского договора 23 августа Молотов предложил тост за Сталина с четкой похвалой человеку, «который, с помощью своей речи в марте этого года, хорошо понятой в Германии, совершил поворот в политических отношениях».

Очевидно, Молотов связал свое собственное восхождение на пост, прежде занимаемый Литвиновым, 3 мая с речью Сталина на партийном съезде. В тот же самый день, перед своим падением, Литвинов принял британского посла, так что похоже на то, что Сталин принял поспешное решение посреди переговоров. Каковы были причины сталинского решения, стало чуть-чуть яснее, когда Молотов дал свою первую аудиенцию германскому послу 20-го числа. Вернер фон дер Шуленбург быстро подвел дело к новому торговому соглашению, которым русские энергично интересовались в Берлине. К его великому удивлению, Молотов обвинил немцев в том, что они допустили ведение торговых переговоров как «тактической игры, которая затем пошла на убыль». Торговые переговоры, заявил Молотов, могут быть возобновлены советским правительством только тогда, «когда будет построен необходимый базис». Что собой представляют эти политические основы, Молотов не сказал, кроме того, что оба правительства должны о них подумать.

Риббентроп запоздал с правильными выводами из этого разговора, потому что в своем докладе Гитлеру он подчеркнул, что русские, вероятно, все еще интригуют с британцами с планами окружения Германии. (Советское руководство до последней возможности пыталось организовать систему коллективной безопасности в Европе, предлагая, как свой вклад в это дело, готовность выставить в случае войны 136 дивизий, 5 тыс. средних и тяжелых орудий, до 10 тыс. танков, до 5,5 тыс. бомбардировщиков и истребителей. Ответные предложения, например, английской делегации – 5 пехотных и 1 механизированная дивизия. Кроме того, Польша отвергла советскую помощь, рассчитывая вступить в сговор с Германией. В этих условиях СССР, продолжавший на Востоке вооруженный конфликт с Японией на Халхин-Голе, перед угрозой войны и с Германией и с Японией (при попустительстве Англии и Франции) принял единственно возможное решение – прервал переговоры с союзниками и сел за стол переговоров с Германией, чтобы оттянуть войну. – Ред.) Когда советский поверенный в делах в Берлине Георгий Астахов увидел 30 мая барона фон Вайцзеккера, это обвинение было открыто предъявлено ему во время беседы на такую мелкую тему, как советское торговое представительство в Праге. Астахов не стал отвергать обвинений, но с заметной тонкостью предположил, что политика Гитлера не препятствует советскому нейтралитету. Более сообразительный тактик, чем посол Деканозов, Астахов сделал свой следующий ход через третье лицо. 14 июня он позвонил болгарскому посланнику и самым непринужденным образом заметил, что его правительство предпочло бы пакт о ненападении с Германией пакту с Францией и Англией, при условии, однако, что опасения, создаваемые знаменитой главой в «Майн кампф», могли быть развеяны.