Цена Шагала

Сорин к этому моменту уже вернулся и ждал свою подругу со службы. Поэтому когда в дверь позвонил Трегубец, он, нисколько не скрывая своего присутствия в квартире, подошел и взглянул в глазок. А взглянув, слегка обмер. На одну секунду в голове промелькнула мысль: не сделать ли вид, что в квартире никого нет? Потом он понял, что Трегубец слышал, как он двигался по коридору. Для приличия спросив «Кто?», он звонко щелкнул крышкой дверного глазка и принялся отпирать дверь.

- Ба! Василий Семенович! - Сорин фальшиво улыбнулся. - Что же вы без звонка?

- Да уж так вышло, Андрей Максимович, не обессудьте. Мимо проезжал.

- Заходите, заходите. Жалко, Лены дома нет: она бы нам что-нибудь поесть сообразила.

- Да ничего, мы с вами по-холостяцки, на кухне кофейку попьем, - сказал Трегубец, но почему-то отправился не на кухню, а в глубину квартиры. Он заглянул в одну комнату, потом в другую, внимательно оглядывая обстановку, но не нашел ничего, достойного внимания, и повернулся к Андрею. - Ну, так что ж, Андрей Максимович, где потчевать будете?

- Вы же сами сказали: на кухне, - ответил Сорин и повел рукой в нужном направлении.

- Ну, на кухне так на кухне, - добродушно согласился Трегубец.

«Не увидел», - радостно подумал Сорин, вспоминая о том, как задвигал за кресло пластиковый кейс с картинами и укрывал его газетами. Он усадил Трегубца на стул возле окна и засуетился у плиты.

«Однако мальчик что-то нервничает, - подумал Василий Семенович. - С чего бы это ему? Все мне вроде доложил. Ну, не ждал, ну, волнуется. Или, может быть, что-то скрывает? Может быть, почему-то я не должен находиться в данной квартире в данный момент? Может быть, кто-то должен прийти? А ведь это интересно! Он мне говорил, что оставил картины в Лондоне. Ну, хорошо, допустим. А связь? Ведь теперь из страны выехать он не может, значит, должна быть у него какая-то связь, с кем-то там он все-таки общался помимо этого Кошенова! Или не успел?»

- Ну, как вам на родине? - начал он разговор.

- Да как! В гостях хорошо, а дома все равно лучше, - улыбнулся Сорин.

- Неприятностей больше никаких нет?

- А какие могут быть неприятности, Василий Семенович? Кроме вас никто и не знает, что я здесь живу.

- Никто и не узнает, пока не надо будет.

- Так я думаю, - сказал Сорин, ставя перед Трегубцом кофе, - и надобности такой не появится.

- Вот как! Это почему же? - спросил Трегубец.

- Да есть у меня ощущение, Василий Семенович, что вы как-то самостоятельно, по собственной инициативе, что ли, стали мною заниматься.

- Это с чего же такая мысль?

- А вот судите сами. От бандитов вы меня вдвоем отбили: вы да ваш помощник, этот, как его, Ян. С громилой этим опять же сами разделались. Кстати, как он?

- Это не у меня, - вздохнул Трегубец, - это у священников спрашивать надо. Но думаю, что с Богом он вряд ли разговаривает.

- Я тоже так думаю, - согласился Сорин и продолжил: - Ну, так вот: сами вы все, сами, и там вдвоем, и тут вдвоем. Ни тебе опергруппы, ни тебе экспертов-криминалистов, в конце концов, даже «скорой помощи» не вызвали.

- Для кого?

- Да для бандюгана этого. Вот и задумался я: а не сами ли вы, Василий Семенович, мною занимаетесь, так сказать, во внеслужебное время, в виде хобби?

- Ну, что ж, мысль ваша не лишена занятности, - согласился Трегубец. - Только вам-то, Андрей Максимович, пользы в этих размышлениях ровным счетом никакой.

- Ну, не скажите, Василий Семенович, - ответил Сорин, усаживаясь на стул перед следователем. - Мы ведь с вами обоюдно друг в друге заинтересованы. Вы, насколько я понимаю, тем, чтобы этого Ермилова прижать, я - чтобы свою жизнь сохранить. Но вот закавыка-то в чем: вы меня паспортом и страхом, как уздечкой, держите, а я вас - вашим начальством тоже, пожалуй, под уздцы взял.

- Это что же, - засмеялся Василий Семенович, - вы меня шантажируете, что ли, Андрей Максимович?

- Да не в моей это природе, Василий Семенович. О каком шантаже речь!

- Ну, значит, пугаете?

- Да нет, просто ситуацию обрисовываю. Я, знаете, так уже напугался за все эти времена, что проснулось во мне какое-то сверхъестественное логическое мышление и жутко обострилось чувство самосохранения. Не хочу я ни под чью дудку плясать, понимаете?

- Понимаю, понимаю, Андрей Максимович. И что же из ваших слов следует?

- То, что слабоват я в ваши игры играть. Я же не ребенок и понимаю, что против вас и против Ермилова я - так, просто любитель. А потому, Василий Семенович, решил я с вами распрощаться.

- Поясните, - сказал Трегубец.

- Бог с ними, с картинками. Пусть лежат себе безмятежно в Лондоне, а я, пожалуй, поеду путешествовать по просторам необъятной родины. Душно мне в Москве, Василий Семенович, да и надежды, между нами говоря, на то, что вы вовремя придете меня спасти, никакой. Вы же сами говорили, что господин Ермилов человек серьезный, и вам с вашим напарником против него, вероятно, тоже не устоять. А как только вас аккуратно нейтрализуют (дай вам Бог, конечно, долгих лет жизни), тут и мне недолго останется. А я, Василий Семенович, жить хочу.

- То есть, натурально, линять собираетесь, Андрей Максимович?