Цена слова

— Вон, Елдаш, наш поэт от сохи, тебе даже оду к этому дню сочинил. Давай, чернявый, народ искусства ждёт.

Щупленький кареглазый таджик со странным именем Берендей, поднялся с пенька, прочистил горло и, подражая великим поэтам, приподняв правую руку, загромыхал:

Звон железа, крики в небо! [23]
На сыром восходе солнца
Разлетаются проклятья,
Топоры вздымают воздух!
Сеча на земле, под небом!
Доблесть воинов поднебесных.
Льётся кровь, гремит железо,
Вьются Кирии над полем.
Собирают павших в битве.
Смерть героев — лишь начало.

Елдаш закашлялся, словно ненароком подвинул кружку. Седой, поминая порочные связи Берендея с разными животными, усмехаясь, плеснул в кружку топлива. Таджик выпил залпом, поморщился и, не закусывая, продолжил:

На сырой земле и в небе,
На конях крылатых в бездну!
Там, где в вечном предвкушении
Ждут бойцы последней битвы!
Смех гремит и льётся брага
В честь богов гремят победы!
На сырой земле и в сердце
Остаются воины света

Елдаш попытался снова протянуть стакан, то Седой так скривил брови, что таджик поспешно продолжил:

Грянет гром, поёт Вальхалла!
Пусть суровой будет битва!
Бьются люди ради славы,
Презирая ложь и слабость.
Боги лучших в ряд посадят.
За топор берись, раз можешь.
Ждёт тебя тогда Вальхалла!
Докажи в горячей битве!

Берендей раскланялся и рухнул на пенёк. Водка без закуски действовала быстро и глаза медленно, но верно собирались в кучку.

— Так, я не понял. Я тебя, что просил сочинить? — Вспыхнул Вакса.

— Про викингов, — пробурчал хмелеющий Берендей.

— А ты про что пропел? Какая ещё Вальхалла?

— Самая простая, — пожал плечами Елдаш. — Все викинги как раз и попадали в Вальхаллу после смерти.

— Какой ещё смерти? Ты, ушлёпок, ну-ка иди сюда! Я тебе покажу смерти. Я ему про викингов, а он мне про загробный мир.

Ребята покатились со смеху, как Берендей, уклоняясь от ловко пущенных тапочков Ваксы, пытался скрыться от возмездия «заказавшего музыку».

Седой привстал с пенька, поманил меня к себе. Мы отошли к его нарам, сбросив голоса до шёпота.

— В блатные пойдёшь?

— Зачем мне это, Седой? Мужиком останусь. Партаки [24] не для меня.

— Ты не дури, Викинг. Тебя через пару дней на этап в малолетку. Авторитетом пошёл бы. Смотрящим сразу поставят, будешь за порядком бдить, рога барагозам обламывать, мозги вправлять.

— Седой, ну какой из меня блатной? В харю дать могу, хоть и не бык, а в понты с молодыми играть… не для меня. Погоняло получил, да и хватит. Какая мне «коронация»?

— Дурак ты, не за кровь же сидишь, за убеждения… Ну, смотри, моё дело предложить. Тебя пахан на малину [25] просит. Разговор будет. Зря отказываешься. Тебе ещё на зоне жить и жить.

— Проживу как-нибудь, Седой. А малина, так малина. Скажи, что я согласен на встречу.

— Не с голыми ли рукам идти собрался?

— А что, нельзя без подарков?

— Учить тебя ещё и учить. Кто ж к овчаркам без колбасы ходит? — Подмигнул Седой и достал из-под матраса цветастый пакет с дачками…

— Поздравляю, Игорь, ты уже почти живёшь этой жизнью, — добавил ангел у входа.

— Другой нет, — обронил я тихо и постучал в дверь.

* * *

Коридор тянулся долго, мелькали лампочки, громыхали решётки. День перевалили за полдень, и насытившиеся балладой арестанты погрузились в сонный час. Либо валялись по лежанкам с зачитанными до дыр книгами, или яростно перекидывались в картишки на столе. Играли на щелбаны.

Конвоир был смирным, как овечка. И словно не меня вел, а я его. Мало того, что он был один, а не в паре, как обычно положено, так и пакет в руке и отсутствие наручников никого не смущали. Единственное, что осталось прежнего, это команда «лицом к стене», когда открывали переходные клети. Это преображение немного шокировало. То он до суда доказывал рвение начальству, яростно впиваясь дубинкой меж рёбер, то едва ли не танцевал вприсядку перед паханом, выполняя «мелкое поручение».

«Оборотнями» полниться каждая структура.

Конвоир распахнул дверь и отодвинулся, едва не вытянувшись по струнке. Даже живот подтянул. Я медленно вошёл внутрь, борясь с желанием заехать свободной рукой под дых надзирателя.