Цена соли

Она видела, как тонкие губы Ричарда сжимаются в прямую линию — именно так они должны были выглядеть, когда он писал это письмо — в линию, которую все равно нарушал крохотный изгиб верхней губы. На мгновение она ясно увидела его лицо, а потом оно чуть вздрогнуло и исчезло — размытое и такое же далекое от нее, как и его стенания в письме. Он встала, положила письмо назад в конверт и пошла дальше. Она надеялась, что ему удалось вытравить ее из себя. Но она живо могла себе представить, как он рассказывает людям о ней — в той любопытной манере искреннего участия, которое она заметила в нем еще в Нью Йорке, до того как уехала. Она представила, как каким-нибудь вечером в баре Палермо Ричард рассказывает о ней Филу, представила, как он рассказывает супругам Келли. Ей будет абсолютно все равно, что бы он ни сказал.

Она подумала — а что сейчас делает Кэрол, в десять утра, в Нью Джерси? Выслушивает обвинения каких-то незнакомцев? Думает о ней, и есть ли у нее на это время?

День выдался славный — холодный, почти безветренный и яркий. Она могла сесть в машину и проехаться куда-нибудь. Она не пользовалась машиной вот уже три дня. И неожиданно осознала, что и не хотела. День, когда она, торжествуя после письма Кэрол, взяла машину из гаража и разогнала до девяноста на прямом участке дороги в Делл Рэпидс, теперь казался таким далеким.

Когда она вернулась в дом миссис Купер, на пороге обнаружился мистер Боуэн, еще один из жильцов. Он грелся на солнышке — ноги укутаны одеялом, кепка надвинута на глаза, и казался спящим, но окликнул ее — «Эй, привет! Как поживает моя девочка?»

Она остановилась и поболтала с ним немного, спросила, донимает ли его артрит, пытаясь быть такой же участливой, какой Кэрол всегда была с миссис Френч.

Она полила герань и поставила ее на край подоконника, где ее дольше будет освещать солнце. Кончики самых маленьких верхних листьев слегка покоричневели. Кэрол купила ей этот цветок в Де-Мойне, как раз перед тем как улететь. Плющ в другом горшке уже усох — продавец в цветочном магазине предупреждал их, что это капризное растение, но Кэрол все равно захотела его купить — и Тереза задумалась, не ждет ли та же участь и герань. А вот разнообразная коллекция цветов миссис Купер в эркере чувствовала себя прекрасно.

«Я брожу и брожу по городу, — написала она Кэрол, — но все, чего мне хотелось бы — это идти в одном направлении — на восток — и в итоге дойти до тебя. Когда ты сможешь приехать, Кэрол? Или мне приехать к тебе? Я, правда, не могу быть вдалеке от тебя так долго…»

Ответ она получила на следующее утро. Чек выпорхнул из письма Кэрол прямо на пол коридора миссис Купер. Чек на двести пятьдесят долларов. Кэрол писала — длинные закругления букв, нечетких и легких, перекладинки над «т», растягивающиеся над целым словом — писала, что у нее нет никакой возможности приехать в ближайшие две недели, да и потом, возможно, тоже. Чек предназначался ей — купить билет на самолет и заплатить за то, чтобы машину отогнали в Нью Йорк.

«Мне было бы лучше, если бы ты прилетела самолетом. Возвращайся сейчас, не жди,» — было написано в последней строке.

Кэрол писала письмо второпях, наверняка улучив для этого минутку, но в нем сквозила поразившая Терезу холодность. Она вышла на улицу, неверными шагами добрела до угла и все же опустила в почтовый ящик свое письмо, написанное вчера вечером, увесистый конверт с тремя марками авиапочты. Через двенадцать часов она может увидеть Кэрол. Эта мысль не принесла никакого облегчения. Должна ли она уехать сегодня утром? Или днем? Что они сделали с Кэрол? Она подумала, рассердится ли Кэрол, если она ей позвонит, не превратит ли ее звонок нынешнюю проблемную ситуацию в полное поражение?

Она обнаружила, что сидит где-то за столиком, а перед собой — кофе и апельсиновый сок. Потом опустила глаза на другое письмо, которое держала в руке. В верхнем левом углу она едва смогла разобрать выведенные от руки каракули. Письмо было от миссис Р. Робичек.