Одним из наиболее известных танов в провинции Агинат был Крассус. Он славился не богатством и не величиной своих владений, поскольку, хотя и то и другое отличалось внушительными размерами, встречались таны и побогаче. Нет, Крассус был известен по всей Империи благодаря прозвищу, обычно используемому как ругательство — Сочувствующий. Когда индрианец употреблял это прозвище, никому и в голову не приходило спросить, кому же сочувствует вышепоименованная особа. Само собой разумелось, что Сочувствующий ратовал за более близкие отношения с Чалдисом и смягчение многовековой неприязни. И хотя оба государства уже немало лет прожили в мире, для многих граждан Империи испытывать подобную неприязнь и означало быть настоящим индрианцем.
Таким образом, парф Найджер, гордый, как и все индрианцы, объезжая свои владения, испытал немалую тревогу. Ему принадлежала огромная провинция, растянувшаяся от юго-западного отрога горного хребта Гримпикс к городу Тир Одом, и далее на север, по реке Цирран до того места, где она проходила через самое сердце леса Улторн. Большая часть этих земель была необитаема, немного находилось охотников селиться в суровых горах или в темной, опасной чаще леса. Но его народ славился выносливостью, и парф гордился своими отважными воинами, с гарнизоном которых он стоял в Тир Одоме, одном из двух городов-крепостей, отмечавших границу между Чалдисом и Индором. И парф был доволен жизнью в своих обширных землях, населенных мужественными и стойкими людьми.
Но не тогда, когда ему приходилось думать о Крассусе. Натуре Найджера претило все в характере тана, и потому они оба сосуществовали с большим трудом. Их отношения представляли собой непрерывную череду взаимных обид и скрытых оскорблений. Найджер возложил на феод строптивого тана основное бремя снабжения войска провинции, а Крассус, в свою очередь, стремился добиться для своих земель максимально возможной независимости. С годами оба научились даже получать от взаимной ненависти некое извращенное наслаждение, предаваясь ей с глубочайшим энтузиазмом.
Однако народ шептался о том, что пять дней назад было нанесено такое оскорбление, что Крассус не выдержал. В ярости тан прибегнул к древнему средству от унижений, практикуемому среди аристократов, — к дуэли. Получив вызов от равного по знатности вельможи, парф Найджер не мог ни проигнорировать его, ни взять назад слова, сказанные ранее. И подобно многим поколениям парфов и танов до них, оба встретились на поле чести, чтобы скрестить фамильные мечи. Они рубились до тех пор, пока один из них, с соблюдением должных приличий, не положил конец давней вражде, упав бездыханным.
Дуэли в Индоре были делом настолько привычным, что редко привлекали к себе внимание. В этот раз, благодаря высокому положению участников, она не могла остаться незамеченной. На самом деле, взволнованные граждане Индора выскакивали босиком на улицу, чтобы посудачить с соседями, не столько из-за самого поединка, сколько встревоженные слухами об обвинении, брошенном непокорному тану парфом Найджером. Именно оно обсуждалось купцами и покупателями гораздо более оживленно, чем торговые сделки, именно оно заставило мужчин Индора спешно точить затупившиеся от долгого бездействия мечи: тан Крассус был агентом Чалдиса.
Никто не мог с уверенностью сказать, откуда поползли эти слухи. В одном углу они шепотом передавались человеком, который услышал, как их шепотом же обсуждали в другом. Единственное по данному поводу было известно наверняка: уже спустя четыре дня шепот превратился в ропот, тот — в возмущенные выкрики, а в результате все это вылилось в народные волнения.
Итак, в тот безветренный день окна магазинов оставались темными и безжизненными, а товары портились в опустевших доках. На улицах собирались толпы, разгорались споры о том, могло ли случиться, что один из наиболее могущественных аристократов их страны погиб от руки чалдианского агента. Больше всего граждан Индора интересовало, почему молчит император, почему он не обратился к подданным с объяснением произошедшего. Поэтому толпы в конце концов устремились по главной улице Тирсуса — широкому, усаженному деревьями бульвару, ведущему от порта через нижние кварталы к аристократическим районам у подножия холма. Затем народ хлынул на огромную мощеную площадь, в центре которой располагался императорский дворец. К полудню площадь настолько переполнилась, что невозможно было разглядеть ни одной красной каменной плитки под ногами. Толпа клубилась даже на площади Великомучеников, раскинувшейся между входом во дворец и фамильным склепом династии Джурин; несчастных, стоявших возле стен, так прижали к холодным камням, что они не могли вздохнуть, а народ все прибывал, и вскоре главная улица оказалась запружена людьми не меньше чем на полмили.
Император Маллиох рассматривал собравшуюся толпу из окна башни и размышлял.
— Вам следует обратиться к ним, мой господин.