Цена золота. Возвращение

Говор смолк у ворот, и огромного роста всадник заполнил собой их просвет, наклонив голову, стараясь не задеть черепичный навес над воротами.

Он был в грубой одежде из домотканого сукна, какую носят все горцы, только не серой, а выкрашенной в черный цвет, на голове его была простая белая чалма, не слишком чистая, как у большинства правоверных. Это был или молодой парень, но с мощным, непомерно развитым торсом, или стареющий бравый мужчина с лицом мальчишки, румяным, как яблоко, и светло-русой жидкой бороденкой. Он властно восседал в седле, подпоясанный широким поясом, из которого торчало множество перламутровых рукоятей пистолетов и ножей; по бокам, справа и слева, висело по ятагану, а за спиной — длинноствольное ружье.

Оружия этого хватило бы по меньшей мере на двоих, — Исмаил-ага впервые видел такое диво. Он медленно поднялся с гиацинтовой грядки, чтобы указать непрошеному гостю путь от ворот, и только тогда увидел слепящий золотой блеск стремян. Золотом, золотыми бляхами были украшены и поводья, и кожаный пояс.

«Ал-лах, — пронеслось в голове Исмаила-аги, — неужто это он?» Теперь всадник уже казался ему величественным. Словно он видел перед собой далекого предка — Алтын-спахилы. Такая же сбруя, оставшаяся как память о былых временах, висела сейчас в доме его брата — истлевшие, ставшие ломкими от времени ремни. Поговаривали, что только один-единственный человек во всей великой державе — потомок старинного славянского рода, силой обращенного самим Алтын-спахилы в мусульманскую веру, хозяин чабанов, отар и каменистых круч — продолжал употреблять такой убор. Но у этой сбруи кожа была гибкая, черная, и золото на ней сверкало еще ярче. «Он! Тымрышлия!» — воскликнул про себя Исмаил-ага.

— Живей! — обернувшись назад, крикнул по-болгарски Тымрышлия.

Человек десять помаков ворвались друг за дружкой во двор, с опаской обегая конский круп. На козьих тропах их родных гор это животное встречалось редко, и они боялись его. Помаки были босы, одеты в такую же грубую одежду домотканого сукна, только ветхую и серую. Медные бляхи на их старых кожаных поясах отливали всеми цветами — от красного до зеленого.

Тымрышлия обвел рукой дом, конюшни и двор и только тогда заметил Исмаила-агу, стоявшего молча посреди цветника. Глаза их встретились. Он открыл было рот, но тотчас закрыл его, не издав ни звука. Исмаил-ага почувствовал, что и он понял, с каким человеком ему предстоит иметь дело.

— Кто это? — произнес отчетливо по-болгарски Тымрышлия, не спуская с него глаз.

— Кто ты? — крикнул один из пеших, двинулся было к Исмаилу-аге, но остановился на полдороге. — Кто ты и откуда?!

— Я — Бен Исмаил-ага Ибрахим-бей Мирза Алтын-спахилы Сулейман-оглу, — гордо произнес Исмаил-ага и спросил по-турецки: — Сиз ким синиз? Бурда насыл иш вар? (Кто вы? И чего вам здесь надо?)

Пеший удивленно повернул голову, ожидая дальнейших приказаний. Но Тымрышлия молча восседал на коне, нахмурив светлые брови, немного подавшись вперед, словно желая лучше рассмотреть человека, стоящего посреди цветника.

— Не понимаю, — сказал он по-болгарски. — Кто ты такой?

Исмаил-ага мрачно усмехнулся.

Помаки не водили дружбы с турками. Они покидали свои отары, только отправляясь на кровавую поживу, — стало быть, опять-таки к болгарам. Откуда им было знать турецкий? Но для рода Тымрышлии это незнание было прихотью и политикой… Ибо ученые сановные головы в Филибе и Стамбуле видели ценность Тымрышлии именно в этом. Там считали, что ни один пришлый правитель не может иметь в горах того веса и той власти — во славу султана, — как сильный, сломленный, а затем обласканный местный владетель, близкий и понятный помацкому простолюдью. И Тымрышлии держались за эту близость к чабанам, которая придавала им бо́льшую цену, чем близость к благородным османским владетелям из равнинных сел. А может, им мешали унизительные воспоминания, может, они боялись потерять самостоятельность и вес и не получить взамен настоящее, полное равенство с турками?

— Уходи! — сказал Тымрышлия, все так же, подавшись вперед, глядя на Исмаила-агу. — У нас тут дело.

«Ого!» — сказал себе Исмаил-ага. Ни разу ни один из рода Тымрышлии со времен приобщения их к аллаху не откликнулся на многочисленные приглашения погостить в Устине и ни разу не пригласил в Тымрыш кого-либо из рода Сулейманов. Только приветы и пожелания здоровья и хорошего урожая, пыльные и потные, доставлялись иногда случайными путниками — к одним и другим. А отчужденность, вместо того чтобы уменьшаться, росла. И если потомки Алтын-спахилы хотели, чтобы жизнь в их крае текла спокойно, подчиняясь издавна заведенному порядку и обычаям, обрезанные Тымрышлии, души которых не переставали кровоточить, только и ждали какой-нибудь смуты. И первыми являлись туда, где начинался бунт. Ибо бальзамом была для них чужая кровь и чужое золото, ибо тем доказывали они свою преданность Порте и тешили себя той неслыханной наглостью по отношению к истинно правоверным, которая словно говорила: «Ладно, знаем, кто вы такие, но что вы сможете нам сделать, если мы плюнем сейчас вам в рожу?»

2