Ценный подарок (сборник)

Ночью Копьев писал. Он писал на следующий день и еще две недели подряд.

На пятнадцатый день он позвонил Сене Горбовичу, соученику по школе. Ему первому он читал еще не законченные произведения.

Сеня пришел поздно вечером, раньше он никак не мог освободиться от какой-то сверхурочной работы. Копьев усадил его в удобное кресло и, сказав: «Ну, слушай, ты — моя лакмусовая бумажка», — стал читать первую главу повести, напечатанной на шведской бумаге, принесенной женой.

— Как? — взволнованно спросил он, кончив чтение.

— Разреши посмотреть, — попросил Сеня.

— Ишь ты, — улыбнулся Копьев, — совсем как заправский критик! Раньше ты воспринимал на слух. На, бери!

Сеня читал долго и медленно. Ярослава Ивановича охватило нетерпение.

— Ну же, — подбадривал он Сеню, — да ты не обращай внимания на опечатки. Машинистка исправит. Она у меня с высшим филологическим.

— Понимаешь ли, — виновато сказал Сеня, — дело не в опечатках.

— А в чем же? — насторожился Копьев.

— Видишь ли, вот тут у тебя на пятой странице написано: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

— Лев Толстой? — удивленно спросил Копьев.

— Именно. А он у тебя без кавычек. И гляди дальше: на четырнадцатой странице ты пишешь: «Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой». Это, по-моему, из Чехова. А на тридцать пятой: «Море смеялось». Горький. Это мы еще в школе проходили. И так у тебя везде.

— Дай сюда, — побагровев, сказал Копьев.

— Пожалуйста, бери, — протянул рукопись Сеня. — Ты не сердись, я ведь ничего не понимаю в вашем деле. Может быть, это теперь так нужно: свое с чужим перемешивать.

— Все, — поднялся из-за стола Копьев и протянул Сене руку. — Спасибо.

— Да нет же, — оправдывался бывший соученик, — может, так нужно…

— Извини, — сказал Копьев, — чаем не пою, жена спит, ей рано вставать.

Проводив первого критика будущей повести, Ярослав Иванович вернулся в кабинет, сел за стол и стал перелистывать рукопись, яростно отчеркивая что-то на полях. Время шло, окна в доме напротив погасли, и светилась только квартира капитана дальнего плавания Игоря Северянина, недавно вернувшегося из рейса и ставшего, как он говорил, на прикол.

Ярослав Иванович отложил рукопись в сторону; взявшись за голову, ерошил остатки когда-то кудрявых волос. И вдруг он закричал неожиданно громко:

— Варя! Варя! Иди сюда!

— Ярик, я уже сплю, — отозвалась заспанным голосом жена.

— Иди сюда! — сердито повторил Копьев. — Ты слышишь? Я зову тебя.

— Иду, иду, — с ласковой послушностью откликнулась жена и вскоре появилась в кабинете. На ней был легкий халатик и ночные туфли на высоких каблуках.

— Садись, — показал Копьев на кресло, в котором недавно располагался Сеня.

— Ты хочешь почитать мне что-нибудь? — спросила жена, искусно превращая зевок в улыбку.

— Нет, — посмотрел на нее Копьев проницательным взглядом следователя. — Скажи, где ты раздобыла шведскую бумагу?

— Боже мой! — возмутилась жена. — Из-за такого пустяка ты будишь меня?

— Где ты раздобыла шведскую бумагу? — жестко повторил Ярослав Иванович.

— Странный вопрос… Ты же знаешь, ее достал наш Коленька-переплетчик, чудо-мальчик…

— Где он взял ее? — продолжал допрос Копьев.

Варваре Михайловне так хотелось спать, что она чуть не упала с кресла.

— Откуда я знаю! — рассердилась жена. — Наверное, украл. Они все крадут.

— Украл? — повторил Копьев. — Тогда все ясно. Можешь идти спать.

— Тебе тоже пора, — сказала жена, но, увидев глаза мужа, прибавила: — Хорошо, посиди еще немного, у тебя, кажется, творческий взрыв.

Поцеловав Копьева в лоб, стуча каблучками ночных туфель, она ушла в спальню.

Оставшись один, Ярослав Иванович, взявшись руками за годову, бормотал:

— Все ясно, все ясно! Он украл бумагу в учреждении, я писал на этой украденной бумаге и незаметно для себя обокрал Толстого, Горького, Чехова. Какая же это заразная болезнь!

Обыкновенное

Она была молоденькая девушка, сержант-машинистка в армейской газете, он — капитан, военный корреспондент.

Как все журналисты, он писал информации, очерки и статьи о боевых действиях. Кроме того, в свободное время сочинял маленькие рассказы о любви.

— Вот что, капитан, — сказал ему редактор, — брось ты это, Максим Горький из тебя не выйдет.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, — четко ответил он и продолжал писать.

Он был уверен, что его рассказы станут событием в литературе и будут долго жить. Но как сохранить их? Почерк у него был такой, что только он один мог разобрать его.

Однажды ночью он тихо постучал в дверь комнаты, где помещалась сержант-машинистка. Дом, который занимала армейская газета, был так мал, что девушка жила и работала в одной и той же комнате.

— Кто там? — раздался тревожный голос.

— Это я, пусти, пожалуйста.

— Товарищ капитан, я уже сплю.

— Не бойся, у меня дело.

Девушка поняла, что он не думает о плохом, и сказала:

— Подождите, товарищ капитан, я оденусь.

Она одевалась недолго. Он в нетерпении ждал, пока не открылась дверь. Девушка, как всегда, была в военном костюме, коротких сапогах. Офицерский ремень со звездой перетягивал ее тоненькую талию.