Ценой потери

Он подсел к столу с хирургическими инструментами, и Куэрри поставил свой стул рядом. Такие ярко-красные глаза, какие сейчас смотрели на них, Куэрри видел только на детских рождественских масках из холстины, изображающих скрягу или дряхлого старца.

— Потерпите немножко, — сказал доктор Колэн, — обрести страдания не так трудно, — и Куэрри стал вспоминать, кто же это ответил ему почти теми же словами несколько месяцев назад? Собственная забывчивость рассердила его.

— А не слишком ли вы легковесно отзываетесь о страданиях? — сказал он. — Женщина, которая умерла на прошлой неделе…

— Не сокрушайтесь о тех, кто умирает в муках. От мук хочется поскорее уйти. А вот каково выслушать смертный приговор, когда ты здоров и полон сил.

Доктор Колэн отвернулся и заговорил на местном диалекте со старухой, лепрозные веки которой ни на миг не смыкались над глазными яблоками.

В тот вечер, поужинав с миссионерами, Куэрри пошел к домику доктора. Прокаженные сидели у своих хижин, стараясь надышаться прохладой, наступившей с темнотой. На маленьком столике при свете фонаря «молния» какой-то человек торговал гусеницами, собранными в лесу, — пять франков за пригоршню. На соседней улице кто-то тянул песню, а потом Куэрри увидел у костра группу молодежи, танцующую вокруг его боя Део Грациаса, который, присев на корточки, ритмически постукивал своими культями, точно барабанными палочками, по старой канистре из-под керосина. Лопоухие собаки — и те, как надгробные изваяния, неподвижно лежали на земле. Молодая женщина с обнаженной грудью прохаживалась по тропинке, уводившей в лес. Лунный свет ненадолго снял язвы у нее с лица, очистил кожу от пятен. Девушка, как любая другая, пришла на свидание, ждет мужчину.

После взрыва, на который его вызвал англичанин, Куэрри не переставало казаться, будто из его организма выкачали стойкий яд. Он не помнил такого чувства вечернего покоя с той самой минуты, когда последние штрихи легли на его первый проект — может быть, единственный, принесший ему полное удовлетворение. Заказчики, конечно, изуродовали эту постройку, как уродовали в дальнейшем все его работы. Разве здание убережешь от обстановки, от картин, от людей, которых оно должно будет со временем вместить? Но до всего этого был вот точно такой же покой. Consummatum est [46],боль миновала, и покой охватывает тебя, как короткое забвение.

После второго стакана виски он спросил доктора:

— Если анализ соскоба дает отрицательный результат, это уже твердо?

— Нет, не всегда. Выпускать пациента на волю можно только после повторных анализов в течение… да, в течение полугода, никак не раньше. Рецидивы случаются даже при современных лечебных средствах.

— А бывает так, что им трудно возвращаться на волю?

— Бывает, и очень часто. Они ведь привязываются к своей хижине, к своему маленькому участку земли, а увечным вообще на воле жить нелегко. Их уродства — это явные всем стигмы проказы. Люди думают: прокаженного только могила исцелит.

— Я, пожалуй, начинаю понимать ваше призвание. И все же… Миссионеры верят, что за ними стоит истина христианства, и это облегчает им жизнь в таких местах. У нас с вами этой опоры нет. Может быть, вам достаточно христианского мифа, о котором вы говорили.

— Я хочу быть там, где жизнь меняется, — сказал доктор. — Если б мне пришлось родиться амебой, наделенной способностью мыслить, я мечтал бы о том дне, когда на земле появятся приматы. И старался бы способствовать наступлению этого дня всем, чем могу. Насколько мы можем судить, эволюция в конце концов обосновалась в человеческом мозгу. Муравей, рыба и даже обезьяна дошли до определенной точки и дальше двинуться не смогут, а что делается у нас в мозгу, боже мой! Мы эволюционируем, и с какой стремительностью! Не помню, сколько сотен миллионов лет пролегло между динозавром и приматами, но в наше время, на нашей памяти совершился переход от дизеля к реактивному самолету, люди расщепили атом, научились лечить проказу!

— И вы считаете, что все эти перемены к лучшему?

— Они неизбежны. Нас несет на гребне могучего девятого вала эволюции. Христианский миф тоже влился в этот вал, и, кто знает, может быть, он и есть самая ценная его часть. Что, если любовь станет развиваться в нас с такой же быстротой, с какой развивается наша техника? В отдельных случаях, может, так и было. Скажем, у святых… у Христа, если такой действительно существовал.

— И вы способны находить утешение во всем этом? — спросил Куэрри, — Мотив-то не новый — все та же старая песенка о прогрессе.