Ценою крови

Впрочем, негодование негодованием, а многие последовали его примеру. Так было всегда: где-то к середине проповеди отца Кастэна его голос начинал заглушаться шумом шаркающих ног; сначала уходили неисправимые курильщики, потом любители всевозможных пари и вообще всяческих развлечений. Вот прошлый раз даже конные скачки во время мессы устроили; Барби просто слов не могла найти от возмущения. Бедный кюре даже потерял нить речи и вынужден был начать все сначала! Наверняка он потом попеняет нарушителям, да и жены тоже привыкли все время быть при деле, им тяжело сидеть в праздности; если уж не работать — так хотя бы покурить вдоволь да перекинуться с соседями парой слов насчет видов на урожай, погоды и всего такого прочего.

Правда, такая вольность — только для мужчин. Как и прочие вольности. Глядя на близнецов, которые пропадали порой из дому на несколько дней, а потом возвращались довольные, посвежевшие, с добычей — тушками кроликов или даже освежеванной тушей оленя, Солей завидовала им: почему она не родилась мужчиной! Но сегодня, когда Реми Мишо был совсем рядом, она была так счастлива, что родилась женщиной. "Сегодня я приглашу его на обед!" — окончательно решила она про себя, и от этой мысли ее снова бросило в жар, она уже не слышала ни слова из того, что там вещал отец Кастэн. Вот он и закончил. Она встала вместе с другими, что-то пропела в общем хоре, вышла в проход и затем на залитую солнцем площадь. Прихожане разбились на группки, переговариваются; детишки, радуясь долгожданному освобождению, носятся как оглашенные. Солей без всякой ложной скромности направилась к нему.

Он ее ждал. Она не замечала любопытных, а порой и осуждающих взглядов односельчан, а если бы и заметила — это не остановило бы ее.

— Невероятно! — этим коротким восклицанием приветствовал ее Реми.

— Простите, месье? — несколько смущенно отреагировала Солей.

— На танцах тогда я подумал: вы самая красивая девушка из тех, кого я когда-либо видел. Днем вы были очаровательны. А сейчас…

— А что сейчас?

— Да это нечто божественное!

С такими словами к ней в их Гран-Пре еще никто не обращался. Красоткой, милашкой — да, называли, но так… Если он хотел смутить ее, то, пожалуй, ему это удалось. Но, впрочем, Солей всегда отличал острый язычок, и этот дар быстро вернулся к ней.

— Умеете высказаться, месье Мишо. На многих женщинах, видать, отработано, а?

— Да уж! — он заразительно засмеялся, и она тоже не могла удержаться. — Я все в лесах, совсем одичал, не знаю даже, что прилично, что нет. Луисбург не в счет: там никто друг друга не знает, никаких общих правил. Вот если я спрошу, можно ли вас проводить до дому, не обидитесь?

— А вы, если я вас приглашу пообедать у нас?

— Ничуть!

Обед проходил как обычно. Шутки, смех — правда, поменьше, чем обычно, но скорее не из-за того, что все помнили — это один из последних случаев, когда вся семья в полном сборе. Луи и Мадлен скоро здесь не будет.

Естественно, разговор как-то сам собой перешел на эту тему. Реми отнесся к планам Луи со всей серьезностью.

— Остров Сен-Жан — красивое место, — обратился он к Луи. — Но зимы там жестокие, ветра… Вы же не сейчас собираетесь? Туда столько провианта надо запасти…

Воцарилось всеобщее молчание.

— Вы там бывали? — спросил Луи, насторожившись.

— Один раз. Со своим другом из микмаков. Молодой Бобер его зовут. Песок, приливы высокие — как по ту сторону залива…

— Ведь там же есть дичь, правда? И рыбы наловить можно. Вы-то чем там питались?

— Верно, но нас было двое мужчин, а у вас же на руках жена, ребенок… На вашем месте я двинулся бы туда по весне…

В лице Мадлен плеснулась надежда, но, кроме Барби и Солей, никто этого не заметил. Все взоры были устремлены на Реми.

— Весной может быть слишком поздно. Англичане себя все хуже ведут. Они презирают нас, наши обычаи, нашу веру, завидуют нашим богатствам… Здесь нам не выжить…

Солей с трудом проглотила комок в горле. Зачем этот разговор? Так хорошо начался день, а сейчас все наперекосяк пойдет! Господи, да Реми еще и соглашается с Луи!

— Возможно, вы правы. В Луисбурге об этом говорят, у меня было достаточно времени послушать. Некоторые считают, что англичане успокоились и не будут требовать большего, но я так не думаю. Они запретили торговлю между Луисбургом и Акадией, но никто на этот запрет не обращает внимания, торгуют вовсю. Англичане это долго терпеть не будут, скорее всего, они опять попытаются взять фортч…

Он, казалось, не заметил воцарившегося напряженного молчания, не увидел, что складки на лице у Эмиля стали глубже…

— Я встретил одного из Чибукту, или Галифакса, как его англичане называют, он считает, что красномундирники все больше наглеют. Я их вообще на дух не переношу… — он рассеянно потрогал себя за мочку уха. — Но если бы я решил уходить, то, пожалуй, не на Сен-Жан. Дичи там скоро уже будет мало — туда все больше народу тянется, а пролив замерзнет — вообще поток хлынет.

Только бы Эмиль не понял все это так, что Реми тоже хочет уехать! Тогда он будет против их брака! Испуг пронизал все существо Солей.

— Ну, а куда же тогда? — нарушил молчание Пьер.