Цент на двоих. Сказки века джаза

Они вошли в «Билтмор» – «Билтмор», расцветший самыми выдающимися дебютантками из множества городов Запада и Юга, собравшимися на бал знаменитого клуба знаменитого университета. Но Гордон видел их лица, словно в тумане. Он собрал все свои силы для последней мольбы, и уже решился было сам не зная что, но сказать, когда Дин вдруг извинился перед спутником, взял Гордона под руку и отвел его в сторонку.

– Горди, – быстро сказал он, – я все тщательно обдумал и решил, что денег я тебе дать не смогу. Я был бы рад тебе помочь, но не думаю, что должен это делать, – мне тогда самому придется отложить все свои планы на целый месяц.

Гордон, подавленно уставившись на него, подумал: как же он раньше не замечал эти противные выпирающие зубы?

– Мне очень жаль, Гордон, – продолжил Дин, – но я ничем помочь не смогу.

Он вытащил кошелек и демонстративно отсчитал семьдесят пять долларов банкнотами.

– Вот, – сказал он, протянув деньги, – здесь семьдесят пять; итого будет восемьдесят. Это вся моя наличность, не считая того, что будет потрачено в отпуске.

Гордон машинально поднял свою сжатую в кулак руку; будто клещи, разжал ее и снова сжал, ухватив деньги.

– Увидимся на балу, – продолжил Дин. – А мне пора бежать в парикмахерскую!

– Пока, – хрипло, с натугой произнес Гордон.

– Пока!

Дин хотел было улыбнуться, но передумал. Он быстро кивнул и исчез.

А Гордон так и остался стоять: его красивое лицо было искажено горем, а рука крепко сжимала комок банкнот. Затем, ничего не видя от нахлынувших вдруг слез и неуклюже спотыкаясь, он спустился вниз по лестнице «Билтмора».

III

Около девяти вечера того же дня из дешевого ресторанчика на Шестой авеню вышли двое. Безобразные, истощенные, обладавшие лишь зачатками интеллекта и лишенные даже той животной жизнерадостности, которая сама по себе приносит яркие краски в жизнь, они еще недавно, сами голодные, служили пищей для вшей среди холода и грязи чужого города в чужой стране; они были бедными, друзей у них не было; жизнь бросала их туда-сюда, словно щепки, с самого рождения и будет бросать точно так же до самой смерти. Они были одеты в форму армии Соединенных Штатов, и на плече у каждого из них был знак различия специального подразделения из Нью-Джерси, высаженного на берег три дня назад.

Того, который был повыше, звали Кэрол Кей, и это имя намекало на то, что по его венам бежала кровь с кое-каким потенциалом, пускай и сильно разбавленным деградировавшими поколениями. Но можно было долго рассматривать вытянутое лицо с безвольным подбородком, тусклые водянистые глаза, высокие скулы и все же не найти даже намека ни на унаследованное от предков достоинство, ни на врожденную изобретательность ума.

Его приятель выглядел всегда настороже, ноги у него были колесом, крысиные глазки так и бегали, а кривой нос был сломан в нескольких местах. Дерзкая манера держаться была лишь притворством: это средство защиты было им усвоено из мира острых зубов и когтей, обманных движений и угроз, в котором он жил всегда. Звали его Гас Роуз.

Выйдя из кафе, они неторопливо пошли по Шестой авеню, сосредоточенно и со смаком орудуя зубочистками.

– И куда направимся? – спросил Роуз тоном, подразумевавшим, что его не слишком удивит, если Кей сейчас предложит какой-нибудь остров в южных морях.

– А что скажешь, если попробуем достать выпить? – Сухой закон еще не был введен, так что «изюминкой» этого предложения был действовавший тогда запрет на продажу алкоголя военнослужащим.

Роуз охотно согласился.

– Я тут вспомнил, – продолжил Кей, ненадолго задумавшись, – у меня же брат!

– В Нью-Йорке?

– Да. Старик, – имелось в виду, что старший, – он тут официантом в одной забегаловке.

– Может, он нам достанет?

– Еще бы! Конечно достанет!

– Ты уж мне поверь: я эту проклятую форму сниму прямо завтра! И никогда меня больше в нее не засунут! Я куплю себе обычный гражданский костюм.

– Еще бы! И я тоже!

Поскольку в совокупности их финансовые средства составляли сумму чуть менее пяти долларов, данное намерение можно было рассматривать лишь в качестве приятной игры слов, безобидной и утешающей. Она, однако, доставила удовольствие обоим, поскольку ее завершение последовало на высокой ноте, с гоготом и упоминанием стоявших высоко в библейских кругах персонажей, с добавлением кульминации в виде многократно повторявшихся восклицаний «Мать честная!», «Вот ведь!» и «Эт-точно!».