Цент на двоих. Сказки века джаза

– Вы это серьезно? – презрительно улыбнувшись, ответил Вашингтон. – Я взял одного из вас учить мою дочь итальянскому. Неделю назад он сбежал.

Из двух дюжин глоток одновременно раздался дикий вопль радости, затем разразилось адское веселье. Узники заплясали, затопали ногами, крича и вопя, хватали друг друга за руки и пытались повалить в неожиданном приливе животной радости. Они даже пытались вскарабкаться с разбегу по стеклянной стенке ямы, но скатывались вниз, на дно, и приземлялись на свои естественные амортизаторы. Высокий затянул песню, которую подхватили все:

Эх, кайзера повесим
На яблоньке кривой…

Брэддок Вашингтон всю песню просидел в загадочном молчании.

– Как видите, – произнес он, как только на него стали обращать внимание, – я не желаю вам зла. Мне нравится на вас смотреть, когда вам хорошо. Вот почему я не стал сразу рассказывать вам историю до конца. Того человека – как его звали? Критчтичьело? – мои агенты подстрелили в четырнадцати местах.

Им было невдомек, что под «местами» имелись в виду различные города, поэтому радостный шум тут же стих.

– И тем не менее, – с гневом воскликнул Вашингтон, – он попытался убежать! Вы и правда думаете, что после этого я дам кому-нибудь из вас еще один шанс?

И снова вверх понеслись выкрики.

– Конечно!

– Ваша дочка хочет поучить китайский?

– Эй, я умею по-итальянски! У меня мамаша была «макаронница»!

– А может, она желает балакать, как в столице? Я из Нью-Йорка!

– Если это та, голубоглазая, так я ее научу кое-чему поинтереснее, чем итальянский!

– Я знаю ирландские песенки, а еще я чеканкой в кружке занимался!

Мистер Вашингтон неожиданно вытянул вперед свою трость и нажал на кнопку в траве. Внизу тут же стало темно, а перед глазами осталась лишь огромная темная пасть со зловещими черными зубами решетки.

– Эй! – донесся снизу единственный голос. – Что, так и уйдешь? А благословить нас?

Но мистер Вашингтон, а за ним и двое ребят уже шли к девятой лунке лужайки для гольфа – как будто яма и ее содержимое были всего лишь небольшим препятствием, над которым его невесомая железная клюшка одержала легкую победу.

VII

Июль под сенью алмазной горы был месяцем прохладных ночей и теплых солнечных дней. Джон и Любочка любили друг друга. Он не знал, что маленький золотой мячик с надписью «За Бога, отечество и св. Мидаса!», который он ей подарил, покоился на платиновой цепочке у нее на груди. Но так и было. А она, со своей стороны, не ведала, что большой сапфир, который однажды выпал из ее волос, Джон с любовью припрятал в свою шкатулку.

Однажды вечером в рубиново-горностаевой музыкальной гостиной было тихо; они провели там наедине целый час. Он держал ее за руку, и она так смотрела на него, что он вслух шепнул ее имя. Она наклонилась к нему, но тут же смутилась.

– Ты сказал «Любочка»? – тихо спросила она. – Или «любл…»?

Она желала знать точно. Она подумала, что могла ошибиться.

Никто из них никогда раньше не целовался, но час спустя это уже никому не мешало.

Вечер кончился. В ту ночь, когда последний мелодичный вздох сошел вниз с самой высокой башни, они оба не могли уснуть, перебирая в памяти одну за другой каждую минуту этого счастливого дня. Они решили пожениться как можно скорее.

VIII

Каждый день мистер Вашингтон и двое молодых людей охотились или рыбачили в лесах, или играли в гольф на сонной лужайке – в этих играх дипломатичный Джон всегда позволял хозяину выигрывать, – или же ходили плавать в исполненном горной свежести озере. Джон находил мистера Вашингтона довольно сложным человеком – того совершенно не интересовали любые идеи или мнения, за исключением собственных. Миссис Вашингтон всегда держалась отчужденно и замкнуто. Она явно равнодушно относилась к своим дочерям, но души не чаяла в сыне Перси, с которым непрерывно разговаривала на беглом испанском за обедом.

Старшая дочь, Жасмин, была похожа на Любочку внешне, хотя у нее были слегка искривленные ноги, увенчивавшиеся крупными стопами, и такие же большие руки – и абсолютно противоположный характер. В ее любимых книгах бедные девушки всегда исполняли роль хозяек в домах своих вдовых отцов. От Любочки Джон узнал, что Жасмин так никогда и не смогла оправиться от шока и разочарования из-за окончания мировой войны, которая кончилась как раз тогда, когда она собралась в Европу в качестве инспектора солдатских столовых. После этого она какое-то время сильно тосковала, и Брэддок Вашингтон даже предпринял кое-какие шаги, чтобы развязать новую войну на Балканах, однако, увидев на фотографии настоящих раненых сербских солдат, она тут же потеряла к войне интерес. А Перси и Любочка унаследовали от отца высокомерие во всем его резком великолепии. Во всех их мыслях и поступках сквозил незамутненный и последовательный эгоизм.