Центральная станция

От роботника повеяло настороженностью. Он чуть отступил.

– Я этим больше не занимаюсь.

– Я знаю, Мотл. Ты бы не поступил так с Исобель.

– Не поступил бы.

– Я знаю. Но еще я знаю, что ты можешь его достать.

– Что именно ты ищешь?

– Христолёт.

– Господи, – роботник вздохнул. – Тебе надо говорить с Иезекиилем, не со мной. Зачем он тебе вообще? – Роботник не отрывал глаз от ауга. – Ты такого не принимаешь.

– Для пациента.

– Ты же врач в родильной клинике? Я вспомнил. Странные дети вышли из ее чанов.

– В смысле?

Роботник усмехнулся. Звук неприятный, а после искажения марсианским аугом – так и вовсе страшный.

– Тебе ли не знать. Ты можешь одурачить остальных, но не меня. Я здесь слишком долго.

Борис удержался от ответа.

– Достанешь наркотик? – спросил он.

– Я посмотрю, смогу ли помочь.

– Спасибо.

– Да. Ну что, увидимся. – С этими словами роботник исчез в ночи.

– Нам нельзя больше так встречаться.

Бориса раздражала роль, которую он вынужден играть. Какой-то дешевый фильм с Элвисом Манделой. И все-таки он ей задолжал. Он уставился на нее, желание мешалось со злостью, плюс щепотка тревоги. Кармель. Инфовампир, бывшая любовница, женщина, упавшая на Землю; покинувшая Верхние Верха, чтобы найти Бориса.

Зачем?

Из-за нее все стало так сложно. Что на нее нашло, что она отправилась в путешествие, выследила его здесь, спустилась по гравитационному колодцу на Центральную станцию? Иногда Кармель казалась Борису по-детски беспомощной. И все-таки его оберегал от нее только ауг – благодаря инопланетной физиологии.

Они были любовниками, да, а потом все кончилось, кончилось для обоих – и давно. Но вот она здесь, и он, как прежде, к ней привязан.

– Нам нельзя больше так встречаться, – сказал он беспокойно.

Кармель улыбнулась, показывая острые клыки.

– Встречаться – как? – спросила она.

– Тайком. Если Мириам узнает…

– Это была твоя идея.

– А как же Ачимвене? – Борису стало хуже. Неуклюжий брат Мириам ему нравился. Но вот что нашла в нем Кармель – уму непостижимо.

– Ему знать необязательно, – металл в ее голосе. Борис понял: Кармель защищает Ачимвене. Неужели она и правда его любит? Ачимвене, человека без нода? Калеку?

Странное чувство. Ревность, думал он. Я ревную. Иррационально. Успокаивая его, ауг запульсировал сильнее. Борис повел головой.

– Нельзя, чтобы кто-то нас видел. И еще, Кармель, тебя и так здесь еле терпят. Это маленькое, закрытое сообщество. Люди знают, кто ты такая.

– И никуда меня не гонят, – ее глаза светились изумлением. При всей исходившей от нее угрозе Кармель иногда была той молодой девушкой, что сбежала из семейного хабитата на астероиде, решив повидать мир.

– Тебя терпят, – сказал он. – Пока жертвы согласны быть жертвами, пока ты проявляешь умеренность.

Она покачала головой.

– Тебе улыбнулась удача?

– Да. Нет.

Она посмотрела на него и произнесла:

– Ах, Борис.

Его это укололо.

– Мне нужен еще один образец крови.

– Мы через это проходили. На Марсе. До того как. Сколько крови тебе нужно?

– Сколько нужно тебе?

Она глядела разочарованно.

– Мне кровь не нужна.

– Только сознание.

– Да.

Он ждал. Она закатала рукав. В маленьком помещении было жарко. Квартира его отца. Борис ввел иглу; его отец неподвижно сидел в другой комнате. Он совсем отошел от жизни. Закрылся от мира. Ждет чего-то. Наверное. Или просто уже не здесь.

– Если будут новости, я скажу, – сказал Борис. Она потерла руку там, где он причинил ей боль, но промолчала.

Одно время года сменяет другое; на улицах и в переулках Центральной станции появляются новые божки. Смутные, больше, чем люди, меньше, чем Иные, будто бы полуразумные скульптуры, на границе двух миров – реала и виртуалья. Говорят, это осколки Бога, фрагменты Божьего творения. Наступает новое время года, и они появляются – как растения.

Есть боги весны: распускаются подобно молодым побегам, органические и неизъяснимые, тянущиеся к солнцу, небу, морю. Как-то весной миниатюрный бог распустил зеленые цветы по обе стороны от улиц Левински и Хар-Цион. Бог материализовался утром: ствол дерева вознесся из сырой земли и достиг неба – и ноды тех, кто подходил поближе, атаковала широкополосная речь Иных.

Есть боги зимы: мехатвари, слепленные из металлолома и отжившей свое техники, найденной в мусоре и освобожденной из Дворца Ненужного Старья. Такие боги движутся, но медленно. Ползут по бокам зданий. Был год, когда один такой бог покрыл стены и крыши Центральной неразборчивыми надписями: месседжи, которые никто не мог прочесть, граффити, напыленные незнаемым, чуждым алфавитом.

Есть боги осени: грибницами дрейфующие по воздуху, временные боги, они лопаются неожиданно и с мягким присвистом над головами прохожих, разбрызгивая на все четыре стороны споры веры.

Есть боги лета. Они полупрозрачны – едва ли фрагмент реальности; их величие явлено в виртуалье, там они – безбрежные изменчивые аморфные ландшафты, наложенные на реальность, затапливающие ваш нод, душащие трансляцию, вселяющие страх и благоговение.

Боготворец называет себя Элиезер, что на иврите означает «помощник Бога».

Впрочем, в иные времена он был известен под другими именами.