Центральная станция

Заорал Тэш, застыл экипаж, а Исобель смеялась, невидимые руки из-за пределов пракосмоса терзали ее сознание, распутывали его, она распадалась на атомы и кварки, потом нод издал одинокую ноту, точно ударили в колокол, и голос сказал: «Исобель», – и она сказала: «Мотл?» – но слово было лишь звуком, и смысл от нее ускользнул.

Она качалась на волнах белого света, и мир оставался далеко-далеко. В этом было что-то от утоления голода. Когда Кармель вонзала зубы в мягкую плоть мужчины или женщины, планктоноиды из ее слюны, проникая в кровеносную систему, отыскивали нодальные волокна; так она насыщалась – терабайтами и петабайтами памяти, снов, воспоминаний, отчетливых и не очень, знаний, своего рода существования. Когда-то она была человеком, но изменилась, стала частично Иной, и теперь ей казалось, что она чует, как Иные подбираются к ней, порхая и клубясь, и смотрят – странные, чуждые разумы в невидимых машинах, расселившиеся повсюду, окружившие и заполонившие мир.

Вот!

Она воспарила над Центральной, внизу осталась четкая, ясная кубоидная чернота, нечто, заданное в мирах – телесном и виртуальном. Кармель летела над тьмой, тьма не давала ей упасть. На Уровне Три Центральной станции Кармель увидела силуэт, такой же, как она, – и реальный, и виртуальный. Роботник, решила она, заметив, какой напряженной походкой он передвигается.

На личном тэге, болтающемся на краю ее сознания, значилось имя: Мотл.

Легко позабыв о нем, Кармель отвернулась. Нечто внизу ее очаровывало. Оно взывало к ней и в то же время отталкивало. Интересно, как долго будет действовать наркотик? Что вообще дал ей Борис? Она встревожилась. Но мысли, скользкие, как рыбы, не задерживались, а разум стал ручейком, вливавшимся в огромную реку. Кармель струилась, как вода.

Мотл оттолкнул испугавшегося оператора, местного мальчика. Чонг? Чоу? или Коэн? – Мотл точно не помнил. Мальчик сказал:

– Эй, стой, ты чего… – но Мотл, не обращая на него внимания, разорвал пустой кокон.

– Мотл, эй! Не смей…

Мотл воткнул руки в мягкую мембрану кокона. Кабели зашевелились, подобно вайям. Мотл видел Исобель нагой: геймерам, как ни крути, нужен непосредственный доступ в систему. Разъемы на теле Исобель были как пуговицы на костюме. Когда он впервые увидел ее без одежды, у него перехватило дыхание. Стальные пальцы бежали от разъема к разъему, осознавая конфигурацию соединения. Пазы образовывали виртуальную сетку, покрывавшую все тело, чтобы, когда Исобель окажется в коконе, охватить ее полностью.

– Не мешай, – велел Мотл мальчику – и подключился.

Наступает новое время года, и очередной бог приходит на улицы и в переулки Центральной. Боги являются без помпы и ритуалов, практически втихаря.

Этот – исключение.

Он принимает форму медленно, вбирая металлолом и древнюю, нестареющую пластмассу. Он вырастает из семян адаптоцвета: органика формируется с невозможной скоростью и распускается, выстреливая цветами в небо; у входа в космопорт становится все выше современная, живая, подключенная к сетям статуя. Боготворец Элиезер работает руками и разумом – и, работая, поет.

Слухи разнеслись быстро. Группа на-нахов из Тель-Авива, города евреев, пришла и принялась плясать вокруг скульптуры под бас-барабанный бой; тряся черными ермолками и длинными кудрявыми пейсами, они радостно распевали священную мантру «На На Нахма Нахман Меуман», а робопоп брат Р. Патчедел, стоявший неподалеку, побоялся к ним присоединиться; танцевал он неумело, посверкивая металлическим телом в лучах заходящего солнца.

Чай здесь подавали в маленьких стаканах, горячий и сладкий, без молока, не так, как у варваров-англо; Мириам встретилась с Борисом под навесом торговца фруктовыми соками.

– Кармель и есть этот бог, – заметил он, а больше ничего не сказал. Мириам вздохнула, но решила: будь что будет. Иногда ей хотелось, чтобы Борис стал прежним долговязым и неловким мальчиком из прошлого, когда все было куда проще. Но прошлое давно миновало; а женщина, которой стала она сама, знает, что в отношениях редко есть место простоте.

Боготворец работает, и под его мозолистыми руками бог обретает форму, абстрактную, как любая религия. Он растет из почвы, он больше любого другого бога, появлявшегося на Центральной, и его вибрации, его могущество ощущает вся цифровселенная.

– Здрасте-здрасте-здрасте, – сказал полицейский. – Ну, что у нас тут?

Все фразы устаревших протоколов давно умерших писателей-нарративистов похожи. По-настоящему разумная полиция никому не нужна – и вынуждена мириться с грубой механикой, которая почему-то успокаивает людей. Огоньки полицейского мигали. Пластиковый живот вместо урчания выдал тихую сирену.

– Старина, здесь такое строить нельзя, – объяснил полицейский бот. – Боевая техника в городе-станции… – И он продекламировал длинную цепочку цифр, которые никому ничего не говорили, даже ему самому.