Бодлер и Ювенал. Вот главное: когда Бодлер изображает порок и разврат, он и себя всегда включает в эту картину. Жесты сатирика ему не свойственны. Правда, это касается только
Основательное рассмотрение отношений между теоретической прозой поэтов и их поэзией. В поэзии они раскрывают нечто внутреннее, как правило, недоступное для их собственной рефлексии. Показать это применительно к Бодлеру в соотношении с другими, скажем, с Кафкой и Гамсуном.
Продолжительность воздействия[120] поэтического произведения обратно пропорциональна очевидности его предметного содержания [Sachgehalt]. (Очевидности его соответствия истине [Wahrheitsgehalt]? См. эссе об «Избирательном сродстве».)
Рынок на площади Карм. Фото Эжена Атже. Ок. 1920.
44. Термин Меланхтона[121]
Героический тенор бодлеровского вдохновения проявляется в том, что воспоминания у него совершенно отходят на задний план, уступая место сувенирам как поводам для воспоминаний. У него удивительно мало «воспоминаний детства».
Эксцентрическим своеобразием Бодлера была маска, за которой он – можно сказать, из-за стыда – пытался спрятать сверхиндивидуальную необходимость своего образа жизни и, в известной степени, своей судьбы.
Бодлер стал вести жизнь литератора с 17 лет. Нельзя сказать, что когда-либо он мыслил себя в роли «интеллектуала» [«Geistiger»] или специально занимался чем-то «умозрительным» [«das Geistige»]. Для такого типа творчества тогда ещё не была придумана торговая марка.
Рукопись В. Беньямина «Центральный парк». Берлин, Архив Академии искусств (Ms 1743v).
45. Об оборванном завершении материалистических штудий (в противоположность окончанию книги о барочной драме).
Аллегорическое ви́дение, которое в XVII веке было стилеобразующим, в XIX таковым уже не являлось. Бодлер как поэт аллегории оказался в изоляции; его изоляция, можно сказать, характеризует его как опоздавшего. (Его теории порой подчёркивают это отставание в провокационном тоне.) И хотя стилеобразующая роль аллегории в XIX веке чрезвычайно ослабла, в неменьшей степени ослаб и соблазн рутинных приёмов, оставивший столь многочисленные следы в поэзии XVII века. Эта рутина отчасти приостановила деструктивную тенденцию аллегории с её упором на фрагментарный характер художественного произведения.