«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в.

Эти «центурионы» Третьего Рима, подолгу командуя тактическими подразделениями стрельцов, казаков или детей боярских, регулярно вступали в боевое соприкосновение с неприятелем, причем на разных направлениях и на разных ТВД, накапливали огромный практический опыт ведения боевых действий разнообразного характера – здесь и набеги, и участие в «прямом деле», и осады, и пр. Да, они, в силу своего «худородства», как и настоящие римские центурионы, не могли рассчитывать (за очень, очень редким исключением) на воеводские должности (разве что наместником где-нибудь на далекой окраине, в захудалой небольшой крепостце или остроге или, в лучшем случае, могли стать одним из воевод «лехкой» или «плавной» рати, быть в которой для знатного московского аристократа было бы «невместно»). Но от них, как от татарских ductores’ов, во многом зависел на деле исход сражения и кампании в целом как суммы сражений и схваток. Еще раз подчеркнем – на наш взгляд, именно их опыт и выучка давали возможность таким людям, как И.Д. Бельский или М.И. Воротынский, не только на практике овладеть необходимым минимумом практических знаний, но и, в случае необходимости, исправить ситуацию.

И еще одно очень важное, на наш взгляд, обстоятельство. На него обратил внимание О.А. Курбатов, анализируя особенности тактики московской конницы «сотенной службы». Историк писал, что, «систематически избегая открытых сражений, московские воеводы не имели особых навыков командования крупными массами войск (в 10–20 тыс. чел. и более) на одном поле боя (выделено нами. – В. П.)…»³⁹. Быстро проскакивая начальные и средние этапы военной карьеры, молодые воеводы из знатных семейств не успевали накопить необходимый опыт вождения войск, а стремление избежать «прямого дела» как отличительная черта московского военного искусства классического периода отнюдь не способствовало формированию у них четких навыков вождения тех самых крупных масс войск на поле боя. В известной степени недостаток этого опыта могло бы компенсировать наличие военной теории (подобной той, что была, к примеру, в Китае или в той же Византии), но ее, как было показано выше, в Московии XVI в. как отдельной отрасли знания еще не существовало. Редкие более или менее масштабные «прямые дела» также не способствовали формированию соответствующей практической традиции и опыта, который можно было бы перенять молодым аристократам. Оставалось уповать только на природные данные и сметку, а ими обладали далеко не все воеводы-аристократы. Вот и выходит, что в определенном смысле московские «большие воеводы» (образно говоря, «генералитет») в большей степени являлись военными администраторами, полководцами, но не военачальниками. И последний термин в его изначальном смысле был в намного большей степени приложим как раз к тогдашним «штаб– и обер-офицерам», тем самым сотенным и стрелецким головам и младшим воеводам (например, И.В. Шереметеву Меньшому или князю Д.И. Хворостинину), обладавшим не в пример большим практическим опытом ведения боевых действий, чем их скороспелые начальники. И в свете этого (если наше предположение верно) становится понятным, почему, к примеру, в ходе той же Баториевой войны 1579–1582 гг. русским воеводам лучше удавались действия небольшими отрядами (сотни и первые тысячи) набегового характера. Такого рода действия были понятнее и привычнее для командного состава царских ратей, нежели маневрирование крупными массами войск. Точно так же ясно, почему русским воеводам лучше удавались осады, чем большие полевые сражения, – здесь, в статичных условиях, не требовавших умения быстро и своевременно реагировать на изменения обстановки (а в конной схватке, скоротечной по определению, умение держать руку на пульсе схватки было одним из важнейших), и можно было без помех реализовать превосходство над противником в организации и технике.