Цепь

Рустамов вышел, и я стал знакомиться с материалами. Рассчитывать на помощь Рустамова можно было. В свое время он работал под началом Полковника и считал себя его учеником. Договариваясь с ним по телефону о встрече, я попросил подготовить материалы, которые помогли бы мне хоть как-то в розыске таинственного “Махмуда-ака” и Ковальчука. Ведь Ковальчук явный наркоман. И “Махмуд-ака”, если он был из Дарьинска, сумел, вероятно, именно наркотиками так накрепко привязать к себе этого парня. В этой идее Минхана, безусловно, содержалось рациональное зерно.

И вот поднятые из архивов папки… В них ни одного документа, свидетельствующего о том, что узбекским товарищам известен человек по имени Махмуд-ака, так же, как и Федор Ковальчук… А это может означать, что, во-первых, мы допускаем ошибку, предполагая, будто второй пассажир Зикена Бейсеева был не только убийцей Клычева, но и тем, кто снабжал Ковальчука наркотиком; во-вторых, у опытного преступника, наверное, существовало несколько имен, под которыми его знали остальные; а в-третьих, что этот человек коварен, изворотлив и предусмотрителен В связи с этим по-новому выглядело поведение Ковальчука, настойчиво отрицавшего свое знакомство с ним: Ковальчук был убежден, что мы не доберемся до “Махмуда”

Я вновь и вновь перечитываю документы — протоколы допросов, осмотров, справки, акты экспертиз, письма, ходатайства… Живые люди были за всеми этими бумагами, люди, чьи судьбы оказались искалеченными из-за преступлений.

Мне довелось однажды видеть наркомана. “Дойдя до ручки”, он пошел на ограбление аптеки в поисках ампул с морфием. У меня до сих пор стоит перед глазами его искаженное лицо, а в ушах — хриплый крик, похожий на вой: “Начальник! Ну дай уколоться, дай!.. Все скажу, только дай уколоться, да-а-ай!..” Мы немедленно его госпитализировали…

…Я сижу уже несколько часов, не разгибая спины.

— Все-таки это письмо любопытно! — вдруг говорю я сам себе.

Пишет некто Абдурахман Султанов подполковнику Рустамову. Письмо трехлетней давности. “…Колония, конечно, не сахар, дорогой и уважаемый Арафат Рашидович. Это вы правильно говорили. Но жить мне здесь лучше, чем на воле. Да и какая у меня была соля на свободе? Проклятый Тургай сделал из меня тряпку, теперь-то я понимаю. Я готов был на все пойти, лишь бы он дал мне гашиш. Я все потерял из-за него — мать, жену и ребенка. Я знаю, если бы был жив отец, он проклял бы меня и имя мое. Я не скулю, потому что сам виноват, никого, кроме себя и Тургая, не виню. А вам, Арафат Рашидович, спасибо за то, что посадили меня. Я еще буду человеком…”

“Капитан Шигарев! — мысленно кричу я. — Вы же гений! Ну, ясно же, надо, чтобы они, документы эти, заходили и заговорили… Черт возьми, как эта простая мысль не пришла раньше?. Я иду от поиска преступника, а идти надо от тех, кто стал его жертвами! И начать надо хотя бы с этого Абдурахмана Султанова…”

В комнату входит Рустамов.

— На сегодня все? — Глаза-щелки, улыбка, застрявшая в губах.

Все понятно: где-то уже стынет плов, который на должен остывать. И к нему, разумеется, знаменитое узбекское вино.

— Арафат Рашидович, — я протягиваю письмо Султанова, — ваш “крестник”?

Он мельком смотрит на письмо и, усмехаясь, кивает головой.

— Пришлось с ним помучиться. Не возьми его тогда.

— Он где сейчас?

— Освободился. Досрочно. Хорошо работал, дисциплина в порядке. Он ко мне заходил. Мать у него умерла. Не выдержала позора. Жена простила. Теперь с ним все хорошо.

— Что он сейчас делает? Чем занимается? — спрашиваю я.

— Работает на машиностроительном заводе. Сначала не брали, пришлось обращаться к помощи райкома партии. А вы что, хотите с Султановым встретиться?

— Да.

— У меня есть его телефон.

— Он пишет о каком-то Тургае. Это…

— Бандит! — сурово перебивает Рустамов. — Бас­мач… Ему уже лет семьдесят. В двадцатых годах был в банде Юсуф-Бека. Его судили, приговорили к расстрелу, потом заменили высшую меру тюрьмой. Накануне войны вышел, поселился в Бухаре. Во время войны куда-то исчез. Ходили слухи, что он служил у немцев, но проверка ничего не дала. Он действительно находился на оккупированной территории, на Украине, однако не нашлось ни одного свидетеля, который показал бы против него. В сорок восьмом Тургай появился в Дарьинске, устроился работать ночным сторожем на складе. Есть предположение, что он в свое время был связан с наркотиком, но поймать его с поличным так и не удалось. Султанов на суде показал на него, но этого оказалось мало, чтобы убедить суд. Старик твердил, что Султанов его с кем-то путает и, мол, он старый, больной человек, у которого давно сведены все счеты с прошлым. Ну вот, учитывая его возраст, а также отсутствие прямых улик, отпустили его с миром.

— А Султанов давно освободился?

— Четыре месяца назад. Э-э, соловья баснями не кормят! Собирайтесь, Виктор-джан! Рабочий день тоже имеет свой конец. Сейчас заедем в гостиницу, все оформим, а потом махнем ко мне.

В этот момент нетерпеливо начал звонить междугородный…