Цепь в парке

— Да это индейцы, они ползут в траве. Индейцы, они всегда так делают, когда замечают чужестранцев. И вот они уже совсем близко, их тьма-тьмущая, припали к земле, а руки воздеты над головой, будто для молитвы. И тогда вождь говорит: «Огненная богиня с Белым Волком, наконец-то ты сжалилась над нами и спустилась на землю, чтобы помочь нам избавиться от бледнолицых! Пусть земля Прыгунов станет медом под твоими ногами и пусть деревья на твоем пути покроются цветами!» И они все хором трижды громко восклицают: «Поу! Boy! Поу! Boy! Поу! Boy!», а горы отзываются громким эхом. Но тут ты до смерти перепугалась, заревела, как маленькая, бросилась ко мне, а Белый Волк лизнул тебя, чтобы они знали, что ты и вправду Огненная богиня.

По рельсам, отделяющим их склон от пристани, медленно пятится поезд, на подножке последнего вагона какой-то человек размахивает фонарем, будто сейчас не день, а ночь. Поезд останавливается, и прямо напротив них оказывается вагон с открытыми с двух сторон дверями, так что им еще видна труба и кусочек трехэтажного белого парохода.

Она протяжно зевает, потом вскакивает и тщетно пытается сплюнуть.

— Меня тошнит. Верно, от запаха гудрона. А почему это они принимают меня за богиню, ты мне так и не объяснил. И откуда ты знаешь, что они говорят? Ну ладно, не буду спрашивать, а то ты опять рассердишься.

— Знаешь, почему тебя тошнит? Ты слишком много ешь, а гудрон здесь ни при чем, но ты послушай дальше — и аппетит у тебя сразу пропадет. Понимаешь, когда-то давным-давно их старейшины выдумали себе Огненную богиню, хотя никогда не видели рыжеволосую женщину. И поклонялись ей. Белого Волка они тоже никогда не видели.

— А тебя?

— Что меня?

— Ты ведь блондин.

— Что ты из себя дурочку разыгрываешь? Они ведь много лет воюют с бледнолицыми, и уж блондинов-то они видели-перевидели. Но ведь я с тобой, под твоей защитой. Вот тебе и справедливость, смех да и только!

— А почему бы мне не защитить тебя?

— Но ведь я просто Пушистик в башмаках и ничегошеньки не знаю, потому что только что вышел из вороньего замка, а тебе, когда ты не голодна, я и вовсе ни к чему. И потом, разве такая глупая девчонка может кого-то защитить?

— Во-первых, я этих дикарей боюсь меньше, чем тебя.

— Ну и оставайся с ними. Выпутывайся сама. А мне надоело сидеть, я, пожалуй, пройдусь.

Он встает, доходит до конца поезда, долго смотрит на башню без замка, за пароходом, посреди острова, и на большой зеленый мост, переброшенный на остров; а в голубоватой дали три серые тени пароходов движутся так медленно, что надо зажмуриться минуты на две, и только тогда, открыв глаза, можно заметить, что они переместились. Когда он поворачивает обратно, сердце у него сжимается — она сидит все на том же месте, такая одинокая, такая маленькая, а платьице ее снова кажется совсем белым на фоне зеленой травы и красных вагонов. Он бегом бросается к ней.

— Зачем же ты вернулся обратно, раз я такая глупая?

В левом глазу сверкнула совсем маленькая слезинка, или ее просто ослепило солнце, но она продолжает говорить, будто он никуда не уходил.

— А правда смешно было бы звать дядю Анри — Папапуф. Он ведь такой маленький — и вдруг Папапуф!

Ее волосы откинуты назад, и личико от этого кажется таким худеньким, и видно, как бьются голубые жилки на ее висках.

— Уж конечно, ему-то оно покажется смешным.

— Да разве его поймешь, он ведь все время смеется. Ну и что же произошло, когда они перестали кричать?

Он вытягивается в траве, прикрывает глаза от солнца ладонями и начинает придумывать быстро-быстро, боясь что ей станет скучно, ведь она и без того ужасно устала.

— Они приносят на двух длинных палках ложе из цветов и перьев, усаживают тебя и несут в деревню. Они улыбаются тебе такими замечательными краснокожими улыбками, что ты совсем перестаешь бояться, а я еду следом за тобой верхом на Белом Волке, и их детишки гладят его. Дом вождя — это большущий паровоз; когда-то они притащили его в деревню, но это было так давно, что теперь сквозь него проросли деревья, а все дырки в этом длинном черном остове они завесили мехом горностая — получились очень красивые окна!

— Кто это — горностай? — спрашивает она, стараясь из вежливости подавить зевок.

— Он мягкий-мягкий, как твои волосы, только белый как снег. Но тут у нас пошли неприятности, потому что колдун — он у них вроде кюре — тоже ничего о тебе не знал и сначала глаз с тебя не сводил, а потом захотел дотронуться до твоих волос, а Белый Волк — цап его за руку, так, легонечко, чтобы он тебя не трогал. И тут этот колдун разводит всякие индейские хитрости. Сначала он заявил, что Огненной богине нужна кровь младенца, ей нужно резать по младенцу каждое утро, ничего другого она не ест.

— Тогда я не хочу быть Огненной богиней!