Цепь в парке

— Откуда ты взяла, что Голубой Человек обязательно летчик? Девчонки никогда ничего не понимают. Я ведь тебе, кажется, объяснял, что ни того, ни другого я никогда не видел.

— А может быть, на свете много Голубых Людей, которые все бросают и решают никогда больше не быть серьезными, потому что все серьезное — это ложь, и не все они обязательно летчики. Может быть, чем больше воронья, тем больше Голубых Людей? И скоро земля опять завертится как нужно. Кто знает? А если бы все люди стали голубыми и ушли куда глаза глядят, может, на земле никого бы и не осталось? И все потеряло бы смысл, кроме воды — она ведь всегда голубая.

Он даже не улыбается, говорит с ними задумчиво и серьезно, словно они взрослые или сам он ребенок. И никак не угадаешь, на чьей же он стороне. Он ни на кого не похож, и не хочется думать о том, каким бы он был, не будь он в голубом. Даже если он играет, то так, как будто для него это очень важно.

Джейн вышагивает вдоль решетки, пересчитывая пальцем прутья, насупилась, глядит себе под ноги. Потом опускается на траву и кричит:

— Может, и о своем отце ты мне ничего не рассказывал и не говорил мне, что Голубой Человек вернется в замок и разгонит всех ворон? Но пока стены рухнут, целых сто лет пройдет! Так почему же Голубой Человек бросил вас?

— Потому что все люди на свете, и он тоже, что-то потеряли и никак не могут найти. Ты же видишь, что он совсем одинок, как и все.

— Разве мы с тобой одиноки?

— Мы — это совсем другое дело. И нам как раз запрещают любить друг дружку. Сама сказала, что мы будем видеться тайком. А разве это правильно?

— Ничего не надо делать тайком — вот в чем истина, — говорит незнакомец, тоже присаживаясь на траву. — Прежде всего то, от чего получаешь удовольствие. А любить — это все равно что хотеть выпить море. Потому-то взрослые и запрещают детям любить, ведь дети еще не знают, что море им никак не выпить, слишком оно велико. И лучше остановить их заранее, пока они еще не бросились в воду.

Клик, клик, клик, пальцы Джейн снова пересчитывают решетку, она идет обратно.

— Вы, оказывается, совсем ничего не поняли! Я, к примеру, хотела бы его съесть, но, если я его съем, тогда его уже больше не будет. Любовь — это так же просто, и так же невозможно.

— Так ведь это то же самое, что выпить море, разве ты не понимаешь? Если бы он вдруг исчез, ты бы согласилась выпить море, чтобы его отыскать?

— Не знаю. Я никогда не видела моря. Говорят, оно очень соленое.

— Оно нарочно соленое, да еще дышит, как живое.

— Пьеро, когда мы доберемся до моря?

— Никогда. Мы убежали в другую сторону. Вот доедем до Панамы, там есть улица, которая ведет из одного моря в другое.

— Ты слышал, что он сказал? Море дышит! Врет, как все взрослые. Тогда, значит, и у реки есть легкие, так, что ли?

Незнакомец отвечает Джейн все тем же спокойным голосом, не обращая внимания на ее воинственный тон, а она стоит теперь на вершине склона, солнечный свет пронизывает насквозь ее тоненькое, как шелк, ушко, и оно пылает так ярко, что даже на ее белую голую шейку падает красный отблеск.

— Если плыть по реке целый день, она тоже задышит, ведь море будет близко, и вода станет соленой. Поэтому-то я и отплываю сегодня вечером на этом пароходе.

— Вон та красивая машина и человек в фуражке — они ваши?

— Человек ничей. А машину я подарю ему, мне она больше не понадобится, и к тому же это слишком серьезная вещь.

— Если этот человек не ваш, почему же он вас ждет, ведь он же не лошадь, которая не может из оглоблей выйти?

— Потому что он не ребенок и не знает еще, что я больше не притворяюсь.

— Вы так вымазались, как же вы теперь в такую машину сядете. А он чистенький, и пуговицы у него позолоченные. Ну ладно, пока! Нам пора к маме Пуф.

Она поворачивается к ним спиной и направляется к пароходу, плотно сжимая ноги и виляя попкой.

— Знаешь, отведу-ка я ее на пароход. Там есть уборная, — говорит незнакомец вставая.

Он идет следом за ней, даже не подумав отряхнуть свой голубой костюм, стереть с него пятна мазута, масла и глины, а на спине костюм совсем как новый.

Он хочет показать, что игра закончена и что провести его не удалось.

— Королевство, замки — все это так, для шутки. Но почему же вы такой богатый, если не работаете?

— Потому что слишком долго был серьезным.

— Вы что, были важной шишкой, каким-нибудь хозяином или начальником?

— Еще похуже, защищал справедливость.

Они уже догнали Джейн, а та, хоть и согнулась чуть не вдвое, держится все так же высокомерно.

— Справедливость! И многих вы защитили? Вы что, приделывали калекам ноги?

Незнакомец развязывает галстук и крутит им в воздухе, прямо как Крыса своей цепью.

— Нет. И все же ты богиня, и я тебе поклоняюсь, даже если ты этого не хочешь. Пошли посмотрим пароход.

Джейн широко раскрывает вдруг загоревшиеся глаза, но тут же снова хмурится.

— Не могу. Я очень спешу.

— Именно поэтому я и предлагаю тебе зайти на пароход.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — говорит Джейн, еле шевеля губами и стиснув зубы, так что голосок ее пробивается какой-то жалкой струйкой.

— Я тоже, но все равно пойдем, — неумолимо командует незнакомец,