Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Всегда относительные правила, созданные человеком в разных цивилизационных парадигмах, замыкаются в пределах его природы, что с точки зрения абсолюта как раз и гарантирует нерешаемость проблем. Ибо если природа человека первична по отношению к свободе воли, то создаётся совершенно тупиковая ситуация. Её и обозначил (не для себя, вообще-то) в доступной форме мировой буян Михаил Бакунин. Он считал: «если Бог существует, то у человека нет свободы, он – раб; но если человек может и должен быть свободен, то значит, Бога нет». Впрочем, подчиняя свой дух и волю чему-то высшему, нужно ещё быть уверенным, что речь действительно идёт о Боге, а не о фантоме, или о чём-нибудь похуже. Увы, чем больше ломали голову над этими вопросами мыслители и штатные богословы, тем меньше в них оставалось ясности…

Эхо Французской революции, некогда прокатившись в Европе, дробясь и приобретая новое звучание в отдалённых регионах, рокотало по просторам и остального мира. Вдогонку ему неслись буржуазные и социальные реформы. Вкусив с древа технического прогресса «плод» потребительских удобств, человек на них и зациклился. В этих условиях «предоставленный самому себе, – пишет С. Левицкий о повреждении общественного сознания, – лишённый верховного руководства разумом, рассудок приводит к знанию, без понимания, к достижению без постижения»[20]. Из-за недооценки или непонимания внутреннего единства духа и материи, при котором «дух» первичен, и возникали «спасительные» решения социального устроения общества.

К примеру, «безземельник» Герберт Спенсер, а за ним и Лев Толстой склонялись к понятной только им модели социализма, тогда ещё не «с человеческим» и не с «социалистическим лицом», а с выведенным Чарльзом Дарвиным – обезьяньим. Впрочем, и в лохматом четырёхруком виде оно немногим отличалось от последующего социалистического или коммунистического «лица». Если говорить о «человеческом» социализме в его некоррумпированной ипостаси, то это, пожалуй, и будет христианская модель в действии (или околодействии – это под каким углом глядеть). Это, когда ни у кого ничего нет, но ничего ни у кого и не должно быть. Что касается Бакунина, то ему доверять не будем, тем более что в своих политических инсинуациях мировой анархист договаривался до поразительных, по своей убийственности, выводов: если есть Михаил Бакунин свобода, значит, нет Бога; или: «страсть к разрушению – творческая страсть». И это при том, что творчество (исходящее от позитивной духовности, а не от разрушительной) есть один из синонимов и даже принципов созидания.

Очевидно, причину социальных болезней нужно искать в разложении веками создаваемых социальных и духовных устоев общества. Тех, на которых стоит народ, зиждется страна и функционирует государство. Испытанные временем, именно они легли в основу закона. Последний, сосредоточивая в себе и систематизируя многовековой опыт, скреплял державной печатью всё наиболее рациональное, справедливое и жизнеустойчивое, помогая выживать народу, нации и человеческой культуре в целом. Потому сокрушение именно этих основ являлось приоритетной задачей тех, кому эти устои были ненавистны.

Не заглядывая в слишком уж далёкое прошлое, затрону лишь финальную часть великого перелома. Его определила просвещенческая мысль Нового времени, вызвавшая Великую Французскую революцию и исторически не менее важную революцию в Северной Америке. Вместе с тем, имея общий источник и будучи детищем того же исторического времени, – эти параллельные революции разнятся в своём существе.