Цепной пес самодержавия (СИ)

Городское начальство стояло в окружении десятка человек в чиновничьих и военных мундирах, за спинами которых стояли экипажи с кучерами на козлах. Пока шел, я успел присмотреться к встречавшим меня людям. Два человека в богатых шубах, стоявшие посредине группы людей, которые охватывали их полукругом, и в тоже время, находясь от них на расстоянии полтора-два метра, тем самым выказывая свое уважение. Вице-губернатор со своим заместителем. Важные от сознания своей власти лица казались надутыми, впрочем, это могло показаться от их излишней округлости и пухлости, впрочем, как и их фигуры. В отличие от них подполковник — жандарм обладал отменной фигурой, несмотря на то, седина на висках и усах, говорила о том, что ему, по крайней мере, под пятьдесят. Рядом с ним стоящий полицмейстер оказался молодым, румяным молодым человеком, лет тридцати. Еще один военный стоял чуть в стороне и, судя по мохнатой папахе, являлся казачьим офицером. Цвет суконного колпака папахи был желтый, как и его лампасы. Я был не силен в казачьих званиях и погонах, но уже знал, что желтый цвет — отличие сибирских казаков. Уже во время официального представления я узнал, что это есаул Ворохов Кузьма Степанович, который командовал в Тобольске двумя сотнями казаков Тобольского конного полка и оказался в этой компании только потому, что именно его казаки должны были сопровождать меня в экспедиции. Помимо него был еще подполковник, командир запасного пехотного полка, стоящего в городе — толстый мужчина, с толстыми губами и одутловатым лицом. Не обошлось и без представителя местного духовенства. Им оказался осанистый и рослый муж, с большой, густой бородой.

Не прошел я и двадцати шагов, как от свиты городского начальства отделился представительный мужчина в фуражке и шинели с погонами коллежского секретаря и поспешил мне навстречу.

— Не вы ли являетесь господином Богуславским?

Не успел он задать этот вопрос, как у меня по бокам выросли три плечистые фигуры охранников, которые надвинулись на чиновника, заставив его попятиться.

— Да. Это я, — недовольно буркнул я, так как весь этот картинный выезд с первыми лицами города, мне все больше напоминал сцену из гоголевского «Ревизора».

— Разрешите представиться. Коллежский секретарь Осмоловский Игорь Сергеевич. Разрешите проводить вас, господин Богуславский, — при этом чиновник, почувствовав мое недовольство, вытянулся как солдат при смотре и стал «есть глазами начальство».

— Куда тут уже деться. Идемте.

Краем глаза я видел, что последние пассажиры, проходившие мимо, сейчас смотрели на меня с беспокойством и тревогой. С некоторыми из них, познакомившись на пароходе, я беседовал, интересовался их жизнью. Сейчас, судя по их лицам, они думали: не наболтали они чего лишнего этому типу? Ведь выспрашивал все, окаянный, интересовался. А он оказывается — вон в каких чинах! Небось притворялся и выведывал, подлая его душа, чтобы потом в тюрьму или на каторгу упечь!

В сопровождении чиновника и филеров, я подошел к вице-губернатору и его свите, после чего последовало официальное представление, правда, в ускоренном темпе, так как стоять на морозе и пронизывающем холодном и сыром, дующем от реки, ветре, ни у кого не было ни малейшего желания. Несмотря на обилие новых лиц, я старался понять, что представляет собой местная власть. Ведь никакая характеристика или прочая бумажка не скажет о человеке столько, сколько его лицо. Его взгляд. Линия губ. Сведенные брови или наморщенный лоб. Лицо большинства людей — это зеркало их эмоций. Другие, умеющие прятать свои эмоции непроницаемой маской, все равно выдают свои чувства, но уже через взгляд. Здесь надо уметь их читать.

Страх, тревога, любопытство — смесь всех этих чувств легко читалась, в разных вариациях, почти во всех глазах, но были и исключения. Сильный, волевой, несгибаемый взгляд оказался у есаула, профессиональный, внимательно-цепкий — у жандарма и спокойный с примесью любопытства — у божьего пастыря человеческих душ. Похоже, казак происходил из той когорты профессиональных военных, которым были посвящены строки Лермонтова: «Полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам». Было в нем нечто честное, верное, надежное. Уверенность подполковника, явно зиждилась на том, что он знал больше, чем все здесь присутствующие, причем, судя по тому, как держался, то можно было предположить, что тот находиться на особом доверии у своего начальника, генерала Мартынова. Про церковника и говорить не приходилось — сила, и широта ее власти над людьми была настолько масштабной, что трудно и представить.