Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

«Но если она пошла мыться, разделась… Предположим, потом на нее напали, убили и накрыли… Предположим, целлофан убийца принес с собой. Тогда где же одежда, неужели убийца унес одежду? — Осторожно Олесь кончиками пальцев потрогал тело. Тело было теплым и влажным. — Вероятно, это произошло только что, когда мы втроем стояли в коридоре, в душ никто не входил. Убийство могло произойти за те две минуты, что я заходил в каюту, чтобы взять мыло и полотенце. Уж никак не более двух минут. Значит, за две минуты она успела раздеться, включить воду и умереть! Не слишком ли быстро?»

— Открой, ты! — опять послышалось из-за двери, голос был какой-то неприятный, утробный. — По-хорошему просят…

Осторожно Олесь накрыл труп целлофаном, распрямился, стоя над ним. Следовало теперь одеться, но он замер, неподвижный, в каком-то приступе отупелой тоски.

«Еще один труп, — повторил он себе. — Еще один. Но этот труп никто уже не взрезал… Это уже никак не может оказаться молодой человек из Афганистана… — На ногах у мертвой девушки был красивый педикюр, из-под целлофана торчали аккуратные красивые пальчики. — Что же на этом корабле происходит? При чем тут я? При чем тут я?»

Он не смог двинуться с места, когда под нажимом, вероятно, очень сильной руки Дверь распахнулась. Со звоном ударился о кафель отлетевший замочек.

— Конец! — прошептал Олесь, даже не делая попытки сопротивляться. — Но при чем тут я?

Его ударили по голове, и он ничего не видел. Только чувствовал, что лежит на лопатках и что на горле смыкаются чьи-то руки. Перед глазами расплывались большие черные круги, как от камня в ночной воде, медленные, красивые. Он ощутил запах одеколона, потом боль в шейных позвонках, кафель скользил под лопатками, сознание уплывало внутрь черного круга. Последнее, что поэт услышал, был истерический женский вопль.

12

Ни сна, ни какого-то кошмара не случилось. Сознание уплыло и, казалось, тут же вернулось. Он лежал на спине, накрытый одеялом. Сильно болела шея. Он подумал: «ЖИВ!», — и мысль оказалась сладкой. Можно было это слово, как конфету, обсосать, не открывая глаз.

— На меня напали! — сказал он на пробу, все так же не открывая глаз. — Меня чуть не убили.

— Ну ты же хотел чего-нибудь по-настоящему опасного. — Голос Маруси прозвучал совсем рядом, почти в самое ухо. Голос этот был насмешливый, издевательский.

— Не смешно! — сказал Олесь и открыл глаза. Маруся действительно сидела рядом, она склонялась к нему, она ехидно строила глазки и улыбалась.

— Смешно! — строгим голосом сказала она. — Именно, что смешно и никак не больше! Ты думаешь, кто тебя удушил?

— Марусенька… — Олесь попробовал нащупать ее руку, он хотел хотя бы жалости. — Я не знаю, кто это был. Я зашел в душевую, разделся, снял трусы… Потом я увидел труп!

— Значит, труп! — Глаза Маруси неприятно полыхнули.

— Женский, молодой, красивый. Пальчики… Педикюр… Реснички… Меня по башке сзади стукнули…

Ощутив неудобство, Олесь с трудом повернул голову. Шея все-таки сильно болела. Он увидел, что лежит не в санитарном отсеке и даже не в своей каюте. Кругом набросаны дорогие вещи, висит большой фотоаппарат в коричневом футляре, женские чулки валяются, на столе раздавленное пирожное, рядом хрустальная рюмка с коньяком и открытая губная помада.

— Где мы? — спросил Олесь, пытаясь сесть.

— Это был мой труп! — плачущим голосом сказала девушка, сидящая напротив, на нижней полке. — Нет, честное слово… — Она судорожным движением запахивала пестрый халатик на груди.

— Извините. Честное слово, мне неловко! — Это была одна из девочек кавказца, кажется, Вика. — Простите меня, пожалуйста, а?

— Твой?

— Нет, право, честное слово, мой!

— Это был ее труп! — подтвердил кавказец, он стоял, прислоняясь спиной к двери. — Можно не сомневаться! Если бы это была другая женщина, я бы тебя не стал за горло душить!

Наконец нащупав лежащую на подстилке твердую ладонь Маруси, поэт сдавил ее и сразу сел на своем месте, спустил ноги на пол. Маруся поморщилась и ответила таким же сильным пожатием.

— Значит, ты не была мертвой? — обращаясь к девушке в пестром халатике, спросил Олесь, он чувствовал неловкость.

— Не была! — всхлипнула та.

— Совсем дурак ты! — сказал кавказец, и в его голосе легко можно было опознать неприятный голос, раздававшийся из-за закрытой двери душевой. — Совсем ничего не понимаешь, да?

— Трахались люди! — сказала Маруся. — Илико вышел на одну минуточку, он забыл в каюте одну необходимую вещь, а дверь оставил открытой. Ну задержался немножко, хотел сделать сюрприз даме…

— Какой сюрприз?

— Он хотел сначала эту вещь надеть, а потом уже появиться во всем блеске и всеоружии. Но, видишь, не успел, ты вошел и заперся.

— Так что ж он не сказал-то!

— Неудобно… — прогнусавил кавказец, лицо его налилось краской, он отвернулся и, распахнув один из чемоданов, стал рыться в вещах. — Что сказать?.. Кому сказать?.. Глупость!.. Спасибо, не убил тебя, дурака!..

— Ну вот видишь, нужно сказать спасибо! — Маруся дернула Олеся за руку, заставляя подняться на ноги. — Даже без нашатыря обошлось.