Цербер

— Один, за Сельцовом, там сворачивать. Хотите, братцы, скажу, чего я однажды вспомнил, еще в самом начале жизни своей подпольной? Книжку пионерскую про юных партизан. Там один другому наставления делает. Ты, мол, когда по улице идешь, им в глаза не гляди, ты в землю гляди. Остановят, спрашивать начнут — главное, четко отвечай, без запинки. Ошибешься, запутаешься — заберут наверняка.

— Кому — отвечай? — переспросил Гоша.

— Гадам-оккупантам, кому ж еще. Они ж такие наивные были, на слово верили. А нас остановят, так даже рот открывать не придется, потребуют документ — и все, сливай воду.

— Очень смешно, — сказал Михаил.

— Смешно, не смешно, — тут же отозвался Павел, — а на шикарную охраняемую зону Москва похожа стала. У вас, может, глаз, как это говорят, замылился, а мне, на свежий, — видно.

— Тебя это до сих пор волнует? — спросил Михаил, и Павел опять не нашелся, что ответить.

Зиновий Самуэлевич молчал. Он прекратил раскачиваться и бормотать, делал, что ему велели, и шел, куда говорили, останавливался, если надо было остановиться. Не задавал никаких вопросов. Взгляд оставался осмысленным. На попытки заговорить не отвечал. По его поводу Михаилу было особенно тревожно.

На заднем сиденье ненадолго воцарилось молчание, потом Павел сказал:

— Гошк, а чего мне будет, если угощу?

— Ты… не шути. Грех этим шутить.

— Гошк, а чего у меня есть. Глянь.

— О! Откуда?

— Дурак, я его из «волжанки» перекинул. Что добру, думаю, пропадать. Он все время под сиденьем лежал.

Это был бочонок пива. Зашипело из-под выдираемой пробки, брызнуло. Михаил ощутил капли на затылке.

— Эй, вы, — прикрикнул он, — школа дефективных! Вам что тут, курорт? Нашли время.

— Пить охота, Мишк, — отозвался Гоша сырым голосом. — Понимать надо.

— Жара, волнение, жажда. Обильное потоотделение. Нервы, — деловито подтвердил Павел.

Михаилу захотелось ударить по тормозам, опрокинуть машину в кювет, выскочить и идти, идти напрямик, не разбирая дороги — в лес так в лес, в овраг так в овраг, в поле так в поле!

Вместо этого он сказал, чуть повернув голову вправо:

— Хотите пива, Зиновий? Или минеральной? Гошка, сделай минералки!

Гоша сопел, молчал, потом отозвался:

— А пиво ему не годится уже? Мы пьем, не давимся, а он уже особенный?

— Угорели, — сказал Зиновий Самуэлевич, — это ведь не огонь? Це-0 — окись углерода, «угарный газ». Це-0-два — двуокись углерода, газ углекислый. Це-три0-два — недокись, получаем отнятием воды от малоновой кислоты. «Трихинон» — Це-шесть-0-шесть — при взаимодействии с металлическим калием. Це-0-Це-Аш-четыре — так называемый синтез-газ… Угорели — это же только так говорится, это не огонь, не пламя. Ведь верно?

«Я не справлюсь с ними, — в смятении подумал Михаил. — Мне не суметь. Слышишь, ТЫ?! — крикнул он мысленно. — Слышите вы все?! Я не сумею этого сделать, мне не удержать их! Я не могу не верить тому, что вы сказали мне, но и своим глазам я верю тоже. Они самые обыкновенные люди. Может быть, не самые лучшие, но уж наверняка не самые счастливые. Я не могу сделать то, что ТЫ от меня требуешь, что все вы требуете. Слышишь, не могу! Слышите?!.»

— …слышишь, Братка?

— Мишк! Твою мать… Догоняют нас, накликал урод бородатый!

Пока серый с синими милицейскими полосками «жигуленок» перепрыгивал способом «лесенки» зазевавшихся и вовремя не отваливших вправо, еще можно было надеяться, что это не за ними. Но вот он пристроился плотно сзади, хотя Михаил уступал ему дорогу.

— Гошка, оружие! Гошка!.. Что? Ну, падаль. Братка, он нас голыми оставил. Не может он теперь, а?! Братка, нажимай, на этом истребителе ты их сделаешь.

— Погоди, не надо оружия. И нажимать не надо. Я остановлюсь, если они потребуют. Гоша, слушай внимательно, ты сделаешь вот что…

Целую минуту дали им серые милицейские «Жигули», и он смог подробно разъяснить Гоше, что от него требуется. Под конец Гоша расплылся в широкой ухмылке, которую Михаилу видно не было.

— «Бэ — семьсот четырнадцать», встать к обочине! Водитель «Ромео»-Бэ-семьсот четырнадцать», остановитесь, встаньте к обочине! — рявкнул мегафон.

«Что ж ты так долго ждал…» — Михаил выполнил требование, но при этом не торопился сверх необходимого. Он плавно снизил скорость, включив правую мигалку, притерся, но не встал, как вкопанный, а прокатил с десяток метров, будто на слабых тормозах.

— Братка, он идет один. Еще двое остались в машине.

— Пусть идет, я не обязан выходить. — Но все-таки вышел.

У милицейского было широкое белое лицо и белые, пухлые какие-то руки, лежавшие на автомате. Это все, что Михаил успел зацепить взглядом, прежде чем началась потеха.

С этого и с тех двоих, что сидели в «жигуленке», исчезли фуражки. Реакции тех Михаил не видел, а этот звонко хлопнул себя по макушке, как комара убивал, и резво оглянулся кругом. Угрожающе шагнул вперед:

— Ну, ты что!..

Раздалось тихое потрескивание — ниток, понял Михаил, — и погоны на голубых плечах сперва встали дыбом, а затем, щелкнув раз-друтой перед отвисшей челюстью милицейского, бабочкой порхнули в небо. Судя по суматохе, что поднялась в «Жигулик», там происходило нечто подобное.