Церемония жизни

Я протянула руку и коснулась вуали. Обычно человечья кожа считается слишком деликатной для изготовления одежды. Вот и эта вуаль, хотя внешне и напоминала бумагу васи, была потрясающе мягкой на ощупь.

— Нана, повернись-ка сюда…

Осторожно занеся вуаль надо мной, мать Наоки закрепила ее маленьким гребнем у меня в волосах — так, что белоснежная дымка окутала всю верхнюю половину тела. Мягчайшая кожа моего будущего, но уже покойного свекра обняла меня со спины до самой поясницы, закрыла мне уши, щеки и плечи. Фактура ее была очень простой, без какого-либо узора, но, приглядевшись, я различила в ней характерные кожные клетки, похожие на изысканные кружева. В каждой из клеток будто плескался отдельный солнечный лучик, и в этих бесчисленных лучиках я растворялась, точно в облаке золотистой пыльцы.

— Бесподобно… — выдохнула мать.

— Нана-сан! Просто супер, как это вам к лицу! — подхватила дочь.

В свою очередь, легкие пятнышки и микроскопические родинки на коже моего тестя будто складывались перед моими глазами в отдельный замысловатый узор, придавая рыжевато-белесому сиянию вуали легкий голубоватый оттенок — в очень естественном сочетании, какого человеку не создать никогда. Лучи солнца, падая из окна, сперва утопали в оттенках кожи моего тестя — и лишь затем касались меня самой. Переливаясь всеми тонами телесного спектра, сияние окутывало меня так бережно, будто я стояла у алтаря в самом священном храме Земли.

Через эту сияющую, божественную пелену я посмотрела на своего будущего мужа. Он же, словно избегая глядеть на меня, вдруг поднял руку — и медленно приподнял край вуали.

«Сейчас сорвет и бросит на пол!» — испугалась я. Но вместо этого Наоки тихонько пробормотал:

— Тот самый?.. С моего выпускного?

Я проследила за его взглядом — и на плечевом крыле вуали различила едва заметный шрам.

— Верно! — кивнула мать. — С того дня, когда вы поругались, и ты ударил его, а потом ушел из дома. Столько лет прошло, а этот шрам так на всю жизнь и остался. Ты, конечно, не знал, но… с тех пор, когда мы приезжали в онсэн[15], он то и дело хвастал этим шрамом на публику. Все повторял: «Мой пацан умеет за себя постоять!»

Наоки все смотрел на вуаль — пристально, с абсолютно непредсказуемым выражением лица. Я следила за ним, затаив дыхание. А что, если он взорвется — как тогда, с заколкой для галстука? Но он просто смотрел на вуаль, не говоря ни слова.

Наконец он медленно приблизил ко мне лицо — такой бледный, словно решил погрузиться в эту вуаль с головой.

— Папа… — пробормотал он хрипло и уткнулся носом в кожу отца на моем плече.

— Наоки! — воскликнула Мами, глотая слезы.

— Ты простишь своего папу, сынок? — через силу спросила мать.

— Да, конечно… Ты ведь наденешь это на свадьбу, правда, Нана?

Не понимая, улыбаться мне или не стоит, я робко кивнула. Вуаль, всколыхнувшись, легонько защекотала мне скулы и шею. Блики солнца, проникая свозь кожу будущего тестя, задрожали и тут же успокоились у меня на лице.

На обратном пути машину вела я, а Наоки, изрядно пришибленный, приходил в себя на сидении рядом. Несмотря на холод, он опустил оконное стекло и всю дорогу смотрел наружу.

Коробка с вуалью мерно подрагивала на заднем сиденье.

— Так ты правда хочешь, чтобы я надела это на свадьбу? — уточнила я.

Ничего не ответив, Наоки наклонился к окну, подставил ветру лицо и закрыл глаза — точь-в-точь как ребенок, мирно уснувший в своей постели.

— Если на самом деле тебе неприятно, — продолжила я, осторожно подбирая слова, — можно и обойтись. Сказать, что устроители церемонии против. Или что вуаль не подходит к платью…

Наоки все так же молчал, и лишь ветер трепал его прическу и отворот рубахи. Теряя терпение, я спросила уже чуть резче:

— Ну же, Наоки, ответь мне! Да или нет? Ты сказал матери правду? Или соврал, чтоб ее не расстраивать? Решай уже, наконец! Если твою душу так тронула воля отца — хорошо, тогда я надену эту вуаль. А если украшения из покойников для тебя все-таки варварство — бог с ней, надевать не стану. Мне все равно. Только выбери что-то одно!

— Хм-м…

— Ну? Что тебе дороже?! — уже почти закричала я. — Выполнить волю отца? Или не считать себя варваром?

Мой натиск все же заставил его открыть рот.

— Да я уже и сам не пойму… — растерянно признался мой будущий муж. — А может, все они правы? Может, использовать покойников как сырье для чего-то еще — и прекрасно, и даже… душевно?

Нахмурившись, я нажала на газ и прибавила скорости.

— Как я могу ответить за тебя? Свои сомнения, дорогой, ты уж разреши поскорей. Тебе еще дальше жить!

— Но я не могу… Я же не… Я правда больше не знаю, что и думать! — в прострации забормотал Наоки. — До сегодняшнего утра я даже не сомневался, что такие слова, как «варварство» и «душевность», употребляю по жизни правильно. Но теперь от той уверенности осталась сплошная… труха?

Лицо его приняло совершенно дурацкий вид. Рот распахнулся — того и гляди, потечет слюна.

— Этим «варварством» ты очень браво размахивал, когда пытался нас рассудить, — напомнила я. — Где же теперь твоя удаль?