Церковь и политический идеал

Во-вторырых, ограничение роли парламента в демократическом государстве по объективным причинам не дает также никаких улучшений положения «меньшинства». Несомненно, что такое ограничение возможно только в том случае, когда часть вопросов – возможно, и наиболее значимых и важных для личности – будет разрешаться не в пыльных коридорах парламентской власти, а непосредственно всем населением путем референдума, опроса и т.д. Но что это значит? Только то, что решения, которые нарушают интересы «меньшинства» – по общей практике придания решениям референдума значения высшего закона, – будут обладать еще большей силой, чем законы «обычные», т.е. принятые парламентом. К кому и к чему апеллировать в этом случае?

Можно было бы предложить и более сильно действующие средства, но здесь возникает иная проблема, которую мы до сих пор обходили вниманием. Легко скорбеть о правах «меньшинства», если мы изначально допускаем, что решение «большинства» неверно излагает существо вопроса и содержит неправильные предложения. Тогда действительно можно – с точки зрения нравственности и справедливости склоняться к тому, чтобы ограничить правомочия не только парламента, но и референдума, если такое, конечно, возможно чисто технически. Мы в этом случае исходим из презумпции того, что «меньшинство» всегда лучше, чем «большинство», что, по словам Платона, «хорошего не может быть много».

Очень характерны в этом смысле следующие слова Дж. Ст. Милля. «Гениальные люди, – писал он, – несомненно, составляют и, по всей вероятности, всегда будут составлять меньшинство. Гениальность может дышать свободно только в атмосфере свободы… Если же по своей скромности такие гениальные личности соглашаются быть втиснутыми в одну из… заготовленных людьми форм… то общество не будет в выигрыше от их подавленной гениальности»[281].

Но как быть в том случае, когда и «меньшинство» не право? Ведь его могут составлять отдельные устойчивые группы населения, обособленные от всех остальных по национальному, религиозному, наконец, территориальному признаку. Мы волейневолей должны будем дифференцировать избирательное право личности, наделяя им не всех сограждан, но только тех, которые соответствуют некой «средней» норме, вписываются в нее. Но – другой вопрос – кто будет определять эту норму и по какому принципу? Где гарантии, что требование справедливости будет адекватно тому реальному праву, которое «мне» сейчас предоставлено?

Наконец – перевернем ранее высказанное утверждение, – кто сможет заранее сказать, что воля даже подавляющего «большинства» свободна от недостатков? Ведь история представляет нам немало свидетельств того, что и воля «всего» народа также может быть ошибочна и преступна, как и воля одного человека, например, во время Французской революции 1789—1795 гг., Германии 30‑х гг. нашего века и более свежий пример нашей страны времен начала перестройки.

Известный русский правовед, сторонник либеральной доктрины В.М. Гессен (1868—1920), полагал, что проблема «большинства» решается комплексно за счет: 1) широкого развития местного самоуправления; 2) обособления властей, чем обеспечиваются субъективные избирательные права граждан (главным образом путем их судебной защиты); 3) установления всеобщего и равного избирательного права и, наконец, 4) текущей политической деятельности, в результате которой «меньшинство» имеет шанс превратиться в «большинство»[282].

Нетрудно догадаться, что ни один из указанных способов не может быть принят безоговорочно. Например, система местного самоуправления также несвободна от того же недостатка, с которым ей «надлежит» бороться, – с правом «большинства».

Судебная защита, по справедливому замечанию Г. Еллинека, может привести, при неопределенности толкования содержания многих статей конституции государства, к элементу произвола и превалированию судебного решения над «суждением законодателя», в связи с чем, кстати сказать, рушится вся система разделения властей, поскольку судебная власть получает явное преимущество[283].

Любопытно, между прочим, что условность и изменчивость нравственного идеала играет в данном случае также основную роль. «Мы менее всего станем отрицать, – писал русский правовед И.А. Покровский (1868—1920), – существование объективных начал справедливости, культуры, природы вещей… Но в то же время нельзя отрицать и того, что содержание этих начал, даже среди признающих их, остается еще чрезвычайно спорным. Давать это спорное в руки многих тысяч судей – это значит не только вносить величайшую неопределенность в практическое дело правосудия, но и рисковать самой верой в эти абсолютные начала добра»[284].