К тому времени, когда комиссия митрополита Владимира уже составила свой «секретный» рапорт, Св. Синод официально объявил о готовящейся канонизации Серафима Саровского и о роли Императора в этом деле. В «Деяниях Святейшего Синода» от 29 января 1903 г. говорилось, что 19 июля 1902 г., «в день рождения отца Серафима, Его Императорскому Величеству благоугодно было воспомянуть и молитвенные подвиги почившего и всенародное к памяти его усердие, и выразить желание, дабы доведено было до конца начатое уже в Св. Синоде дело о прославлении благоговейного старца»18
.По словам американского исследователя Р. Уортмана, для Николая II и Александры Феодоровны «поклонение Серафиму Саровскому стало символом их неизменной преданности Богу и народу»19
. Для Императора не было никаких сомнений в святости этого православного подвижника, так как, по его же собственным словам, он имел к тому неоспоримые доказательства20.Необычайная популярность св. Серафима среди православного населения России привела к тому, что в Саров пришло до 150-ти тысяч богомольцев21
. Царь имел возможность убедиться в искренности чувств «простого народа» по отношению к своей особе, а также лишний раз уверить себя в том, что «его собственные идеалы гармонируют с национальной традицией»22. Трудно не согласиться с мнением философа и богослова Н. М. Зернова, писавшего, что Император, как и интеллигенция, стремился «к установлению политической системы, основанной на широкой народной поддержке»23. С другой стороны, необходимо учитывать и тот факт, что царь не был для народа «живой личностью или политической идеей. Он был Помазанником Божиим, земным богом, носителем божественной силы и правды. По отношению к нему не могло быть и речи о каком-либо своем праве или своей чести. Перед царем, как перед Богом, нет унижения»24.Саровские торжества стали для Николая II доказательством этой поддержки, базисом которой служила православная вера. «Царь был убежден, — писал генерал А. А. Мосолов, — что народ его искренне любит, а что вся крамола — наносное явление, являвшееся следствием пропаганды властолюбивой интеллигенции.
«Встреча с народом» летом 1903 г., по всей видимости, глубоко потрясла царя: Николай II в последний, как мне представляется, раз мог воочию наблюдать абсолютно преданных себе подданных. Русский писатель В. Г. Короленко, присутствовавший на торжествах, заметил, что «толпа была настроена фанатично и с особой преданностью царю». По его убеждению, разговаривать о разъяснениях митрополита Антония по поводу сохранности мощей «можно было лишь с большой осторожностью и не со всяким, а иначе можно было нажить большие неприятности»26
. Тогда же, в июле 1903 г., А. А. Киреев отметил в дневнике как очевидный факт, что торжества, конечно же, «возбудили религиозное чувство масс, но немало и суеверий»27. Впрочем, победоносцевское «ведомство православного исповедания» никогда и не обращало внимания на разделение «веры» и «суеверия» в Православии. («Народ чует душой», — написал однажды сам К. П. Победоносцев.)Показательно и отношение к ев. Серафиму Саровскому богоискательски настроенной интеллигенции. Д. С. Мережковский выразил его в двух словах: «последний святой». Для него Саровский старец — совершенная христианская святость, в нем, писал он, «мы узнаем почти наше лицо, может быть, самое родное, самое русское из русских, во всяком случае, не менее, чем лицо Пушкина, Гоголя, Достоевского, Л. Толстого»28
. Для Мережковского, однако, было важно через ев. Серафима понять взаимосвязь и взаимозависимость Православия и самодержавия, но эту дилемму он так до конца и не разрешил, только обозначив ее. «Христианство и свобода — вода и огонь: если огонь сильнее, то от воды остается лишь теплый пар — церковная реформация; если вода сильнее, то от огня остается лишь мокрый пепел — политическая реставрация. Для Серафима конец самодержавия есть конец Православия, а конец Православия — конец мира, пришествие Антихриста»29.