Церковь, возвышающая голос

1. Вводится неизвестное в Риме понятие Церкви как сущностно отличного от государства организма (причем для римского сознания слова Христа звучали совершенно революционно: а разве кесарь не Бог? И что такое отличная от государства Церковь, если жрецы — государственные чиновники?).

2. Сразу же четко разделяется цель существования того и другого. Последний принцип раз и навсегда определяет различный характер Церкви (царства не от мира сего) и земной власти (царства мира сего).

Это, однако, отнюдь не означает, что православию присуще марксистско-ленинское отношение к государству как к «особой машине насилия». Напротив, государственная власть есть власть богоданная, поэтому в евангельской истории мы не только не находим каких-либо революционных призывов к ее свержению, к «радикальной отмене» государства, а наоборот, в Евангелиях (Мф. 17:24–27, Ин. 19:11), равно как и в посланиях апостолов (Тит. 3:1, 1, Пет. 2:13, 1, Тим. 2:1–2, Рим. 13:1–2) содержится подчеркнуто-почтительное отношение к властям. Поэтому если героям романа Достоевского и принадлежит точка зрения, о которой говорится в упомянутой мной статье («не сосуществовать с насильственным государством как с допускаемым необходимым злом ‹…›, а стремиться к радикальной отмене этого зла через обожение человека и переустройство земной жизни на церковных началах»), то такое видение природы государства (зло) ни в коей мере не соответствует ни евангельскому духу, ни рожденному из него соборному сознанию Церкви.

По своей сути Церковь антиреволюционна в социальном смысле: для «бунта» Церкви (будь то стремление к насильственному свержению власти либо желание переустроить жизнь на церковных началах и через обоживание) нет никаких онтологических оснований, так как «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21). А поэтому даже богоустановленность любой мирской власти не изменяет ее некоторой вторичной ценности по отношению к ценностям «внутреннего христианства», к сотериологическому (сотериология — учение о спасении. — Прим. ред.) смыслу человеческого существования.

Здесь же надо заметить, что у почтительного отношения православия к земной власти есть определенные границы: если кесарь начинает требовать Божие, если государство вторгается в сферу духовную, православный христианин вправе проявить непослушание. Как это делали, например, первые христиане, которых римское государство преследовало на абсолютно законном с его точки зрения основании: за непризнание государственного культа почитания императора (правда, непослушание при этом выражалось в предпочтении мученической смерти поклонению государству).

Позицию Церкви эпохи раннего христианства (несмотря на гонения и скорое ожидание пришествия Христа во славе, дававшие основания не только полностью игнорировать государственную власть, но и отрицать всю античную культуру) во многом выражают слова, приписываемые св. Иустину Философу (II век): «Христиане не отличаются от прочих людей ни страной, ни языком, ни обычаями. Они не населяют где-либо собственных городов, не употребляют особенного какого-либо наречия и ведут жизнь, ничем не отличную от других… Не защищают они учения человеческого, как другие, но обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и последуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, удивительное и поистине чудное показывают благоустройство в своем поведении».

Новый статус, который христианство приобрело в IV веке (государственная религия), тоже нисколько не изменил сути взаимоотношений Церкви с властью (Богу — Божие, кесарю — кесарево). В Византии же возникла теократическая идея «симфонии» государства и Церкви (устроение гармоничных церковно-властных отношений), а вовсе не вытеснения государства[9]. Смысл данной концепции заключался в признании сотериологического учения Церкви в качестве целеполагания жизни общества и (согласно евангельскому принципу «разделения полномочий») в «симфоническом» служении государства и Церкви этой идее. Как сказано в «Эпанагоге» патриарха Фотия (вторая половина IX века): «Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства». Интересно отметить, что, хотя «Эпанагога» не стала официально признанным имперским кодексом, на Руси она воспринималась как официальный документ.