Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го

Горский поставлял своей задачей не просто излагать научные сведения о предмете, но и старался опровергать неверные, лживые суждения касательно того или другого церковно-исторического явления или лица. Он хотел быть апологетом истины христианской и дорогих для него христианских верований и воззрений, освященных преданием. Лишь только появился первый том церковной истории известного Баура, в котором этот писатель желает подорвать уверенность в Богоучрежденность христианства, как Горский в своих чтениях с силою, одушевлением и ученостью, становится на защиту христианства и его первоначальной истории[664]. Далее. Между церковно-историческими личностями, едва ли можно указать другое лицо, на которое делалось так много различных нападений со стороны либеральных историков, сколько и какие делаются на равноапостольного Константина. Редко можно найти западного историка, который не старался бы очернить образ этого императора, заподозрить достоверность сказаний о нем современника Евсевия. Горский не оставался нем к крикам протестантских и не протестантских историков. На нападки их он отвечает защитой Константина. Историки с особенным постоянством стремились заподозрить известный факт — видение креста Константином. Чудо боязнь заставляла их подвергать рассказ Евсевия об этом неумолимой критике. Горский так разбирал пред своими слушателями возражения, какие делались различными писателями по указанному поводу. «Сказание Евсевия основывается на словах самого императора, поэтому ему должно верить более, чем другим. Слов императора нельзя подозревать в лживости от того, что, рассказывая об этом происшествии, он клялся: так как 1) ход дела не показывает, чтобы целое войско видело дневное явление, а видели только те, кои были с императором, может быть штаб его, который вероятно состоял из язычников, нерасположенных подтвердить слова императора, или, что всего вероятнее, когда рассказывал об этом Евсевию Константин, при нем уже не было из тех очевидцев, они погибли в войне или и так померли. 2) Так как клятва императора относится не к одному видению дневному, но и ночному, которого свидетелем был только сам Константин и которое было нужно подтвердить более, чем простым уверением. Несомненно, что и Константин всего более занят был этим последним видением — ночным явлением ему Иисуса Христа. Следовательно, для него еще важнее было доказать действительность сего явления, чем знамения небесного». Нужно помнить, что отрицательная критика в области церковно-исторической одно из оснований отвергать видение Константина указывает в том, что этот последний в доказательство своего рассказа клялся Евсевию: если Константин клялся, то значит некому было подтвердить слов императора — рассуждают историки. Горский продолжает: «нельзя полагать и того, что Константин придумал это явление для одушевления войска своего против Максентия, римского императора. В галльских его войсках христиан могло быть весьма немного. Да и после Константин никогда не пользовался религией христианскою для своих политических целей, хотя к этому могло быть и довольно случаев. Новейшие историки рационалистического пошиба, чтобы выставить Константина человеком очень невысоких нравственных качеств, обыкновенно указывают на факт, сообщенный языческим писателем Зосимою о том, что будто Константин убил своего сына Криспа и жену свою Фавсту. Горский делает расследование этого дела и приходит к результату, который должен ослабить и по возможности рассеивать недоумения и сомнения, возбуждаемые в уме православного человека задорной исторической критикой. Вот, что говорил он своим слушателям: «что касается до отношения Константина к сыну его Криспу и супруге его Фавсте, которых смерть приписывают ему, то ни чем еще не доказано, что Крисп не был виновен в заговоре против отца. Константин отказывал ему в звании Августа, между тем Крисп был сын оставленной Константином супруги. Отсюда могла возникнуть в Криспе ревность против его братьев, детей Фавсты, и решимость вступить в заговор против отца. Впрочем смерть сына от руки отца все таки ужасна», замечает наш историк. «Что касается до Фавсты, то Гиббон представил значительные возражения против мнения о её насильственной смерти. Она еще была жива и по смерти Константина».