Церковное привидение: Собрание готических рассказов

Номер 5010 вложил в свои слова столько ярости, что смотреть на него было страшно; при виде того, как он, размахивая руками, метался из одного конца камеры в другой, я на мгновение пожелал оказаться где-нибудь подальше отсюда. Впрочем, будь даже дверь отперта и путь свободен, я бы не пустился в бегство: узнав, что в преступлении замешаны потусторонние силы, я ощутил невиданный прилив любопытства и вознамерился прослушать историю до конца, даже если для этого придется самому нарушить закон и получить приговор к пожизненному заключению.

К счастью, крайние меры не потребовались — Сюрренн вскоре успокоился, уселся рядом со мной на койку, осушил до дна кувшин с водой и начал рассказ.

— Простите, что не угощаю вас вином, — сказал он, — но жидкость, предлагаемая здесь под этим названием, сгодится знатоку разве что для мытья рук; не стану оскорблять вас предположением, что вы пожелаете ее попробовать.

— Спасибо, я и вправду не склонен потреблять воду в чистом виде. Собственно, я всегда разбавляю ее чуточкой вот этого.

Я извлек из кармана небольшую фляжку и протянул собеседнику.

— Ах! — Сделав продолжительный глоток, он облизнул губы. — Вот истинный источник бодрости.

— Верно, — отозвался я печально, поскольку мне остались сущие капли, — но, думаю, мне бы она тоже не помешала.

— Едва ли. То есть едва ли вы нуждаетесь в ней столь отчаянно, вы ведь не испытали в жизни таких невзгод, какие терплю я. Вам, как я понимаю, не приходилось сидеть в тюрьме?

Я бросил на него исполненный негодования взгляд.

— Разумеется. Я вел такую жизнь, что мне не в чем себя упрекнуть.

— Отлично! Это сознание радует, так ведь? Не думаю, что я вынес бы тюремную жизнь, если б не знал, что совесть моя чиста и незапятнанна, словно бы вовсе не побывала в употреблении.

— Не расскажете ли, какие у вас имеются доводы в свою защиту?

— Почему бы и нет, — весело отозвался собеседник. — Я буду весьма рад их вам изложить. Но не забывайте одно: на них распространяется авторское право.

— Приступайте! — улыбнулся я. — Обещаю уважать ваши права. Заплачу вам из гонорара вознаграждение.

— Очень хорошо. Дело было так. В начале следует упомянуть, что в юном возрасте, готовясь к поступлению в университет, я сдружился с неким Холи Хиксом, блестящим юношей и любителем повеселиться; ему прочили большое будущее. Мать часто говорила, что из сына получится крупный поэт, отец видел в нем задатки выдающегося генерала, директор же Скарберрийского института для юных джентльменов (заведения, где мы учились) предрекал ему смерть на виселице. Все они ошибались, хотя, со своей стороны, думаю, что проживи он подольше — и любое из этих пророчеств могло бы осуществиться. Беда в том, что в двадцать три года Холи умер. С тех пор минуло пятнадцать лет. Окончив с отличием Брейзноуз,[228] я вел жизнь досужего джентльмена, и к тридцати семи годам здоровье мое пошатнулось. Это произошло год назад. Мой дядя, при котором я состоял наследником и неизменным компаньоном, дал мне вольную и отослал путешествовать. Я прибыл в Америку, в начале сентября высадился в Нью-Йорке и, дабы восстановить румянец, покинувший было мои щеки, стал усердно предаваться всем удовольствиям, какие здесь доступны. На третий день я отправился проветриться на Кони-Айленд;[229] из отеля я вышел в четыре пополудни. На Бродвее кто-то внезапно окликнул меня сзади, и я, обернувшись, ужаснулся: мне протягивал руку не кто иной, как мой покойный приятель Холи Хикс.

— Это невозможно, — вмешался я.

— Самые мои слова, — заметил номер 5010. — И к ним я добавил: «Холи Хикс, это не ты!»

«Как раз-таки я», — отвечает.

И это меня убедило, ведь речь у Холи всегда была корявая. Осмотрел я его с ног до головы и говорю: «Но, Холи, я думал, ты умер».

«Верно, — отвечает. — Но разве такая малость может разлучить друзей?»

«Не должна бы, Холи, — соглашаюсь я, — но, знаешь ли, чертовски это необычно: общаться с лучшими друзьями, когда они уже пятнадцать лет как умерли и положены в могилу».

«Не означают ли, Остин, твои слова, что ты, самый близкий друг моей юности, приятель школьных лет, сотоварищ по играм и забавам, собираешься здесь, в чужом городе, от меня отречься — и поводом к тому всего лишь моя неспособность одолеть злостную простуду?»

«Холи, — бормочу я хриплым голосом, — ничего подобного. Мой аккредитив, номер в гостинице, одежда, даже билет на Кони-Айленд — все в твоем распоряжении; но, думается, сотоварищу по играм и забавам неплохо бы прежде всего понять, что происходит, — как, черт возьми, ты, пятнадцать лет пролежав в могиле, ухитрился вылезти на свет божий в Нью-Йорке. Отведен ли этот город таким, как ты, в качестве загробного приюта? Или со мной шутит шутки воображение?»

— Вопрос не в бровь, а в глаз, — ввернул я единственно с целью доказать, что не лишился дара речи, слушая жуткую историю.

— Да уж, — кивнул номер 5010, — и Холи это признал, потому что тут же отозвался.