Церковное привидение: Собрание готических рассказов

Располагался он в красивом доме на Пятой авеню; номер можете уточнить по судебному протоколу. У меня он выпал из памяти. Это было обширное строение из бурого песчаника, расстояние от переднего фасада до заднего — добрых полторы сотни футов. Подобной обстановки я не видел нигде; даже не представляю себе такой роскоши в мире, где человеческие возможности ограничены деньгами. Картины на стенах — кисти самых знаменитых художников наших дней и прошлого. Отполированные до блеска полы устланы коврами стоимостью в Целое состояние — мало того что красивыми, но еще и необычайно редкими. Мебель, антикварные украшения им не уступают. Короче, дражайший сэр, апартаменты, куда меня привел мой бывший друг Холи Хикс, блистали таким великолепием, какое мне не снилось и во сне.

От изумления я вначале потерял дар речи, что немало позабавило моего приятеля.

«Что, недурственно?» — спросил он, хихикнув.

«Ну, — тут же отозвался я, — если учесть, что денег вам не требуется и все богатства мира в вашем распоряжении, то ничего уж такого особенного. А библиотека у вас есть?»

— Я всегда был неравнодушен к книгам, — пояснил номер 5010, — и тут загорелся желанием посмотреть, что имеется у Клуба Привидений по части литературных сокровищ. Никак не ожидал услышать от Холи, что клуб не располагает ничем, что могло бы заинтересовать библиофила.

«Нет, — ответил он, — библиотеки у нас нет».

«Странно, — говорю, — клуб, куда входят Шекспир, Мильтон, Эдгар Аллан По[235] и прочие покойные литераторы, — и не обзавелся книгами».

«Ничего странного. К чему нам книги, когда рядом авторы и любую историю можно послушать из первых уст? Разве ты выложишь хотя бы грош за собрание сочинений Шекспира, если сам Уильям, когда ни попросишь, готов сесть и единым духом все выложить? А стал бы ты прослеживать скучные и запутанные периоды Скотта, если по первому слову сэр Вальтер явится и в два счета перескажет все свои романы? У тебя самого только на предисловие к одному из них ушло бы в десять раз больше времени!»

«Наверное, не стал бы, — признал я. — И у тебя есть такая возможность?»

«Да, но только я никогда не посылал ни за Скоттом,[236] ни за Шекспиром. Предпочитаю что-нибудь полегче: Дагласа Джерролда или Марриетта.[237] Но больше всего я люблю послушать, как Ной с Дэви Крокетом[238] обмениваются рассказами о животных. Ной — один из самых интересных людей своего времени. Адам — тот малость тугодум».

«А как насчет Соломона?»[239] — спросил я без особого интереса, просто чтобы не молчать. Мне очень забавно было слушать, как Холи непринужденно сыплет именами великих, словно они его давние приятели.

«Соломон ушел из клуба, — поведал Холи с печальным вздохом. — Он был хороший парень, этот Соломон, только воображал себя всезнайкой, пока не столкнулся со старым доктором Джонсоном и тот не уложил его на обе лопатки. Горькая пилюля — он ведь вбил себе в голову, что мудрее никого быть не может, и вот проходит две тысячи лет, является какой-то англичанин и, глядь, заводит речь о предметах, для Соломона диковинных, да еще прибавь сюда тон — обычный тон Сэма Джонсона.[240] Он привык излагать свое мнение без оглядки на обиженных, так что Соломону тоже не дал спуску».

— Интересно, а Босуэлл[241] присутствовал? — прервал я на мгновение удивительный рассказ номера 5010.

— Да, — кивнул заключенный. — Я видел его позднее в тот же вечер, но как дух он не вполне состоялся. Ему и при жизни недоставало воодушевления, а по смерти, оставшись без носа, он совсем сник.

— Конечно. Как же теперь совать нос в чужие дела? Босуэлл без носа — это как «Отелло» без Дездемоны. Но продолжайте. Что было дальше?

— Так вот, когда я осмотрелся и насытил взгляд разнообразной роскошью, Холи повел меня в музыкальную гостиную и представил Моцарту, Вагнеру и еще паре-тройке великих композиторов. По моей просьбе Вагнер исполнил на органе импровизацию на тему «Дейзи Белл».[242] Это было великолепно; от «Дейзи Белл», конечно, мало что осталось, скорее можно было подумать, это сшибся циклон с самумом на оловянном руднике, но все равно сильно. Потом я пытался восстановить в памяти мелодию, даже записал несколько нот, но один лишь первый такт занял семь листов, так что я бросил это дело. Затем, чтобы меня развлечь, Моцарт попробовал сыграть на банджо, Мендельсон спел полдюжины своих песен без слов, а Готшальк исполнил на фортепьяно одну из мрачных историй По.[243]