ЦеронРоман. Том II

Праздновалось первое мая. Население фабричного города расположилось всюду, где было наличие хоть малейшего признака жизни. Все скверы, все города, берег реки — все было занято отдельными группами, пришедшими сюда на весь день. Группа рабочих кровельного цеха завода Венекса по традиции праздновала этот день в нескольких километрах за городом на изгибе реки. Маленькими группами с кошелками и пакетами они стягивались с утра к этому месту. Лучше других знал одряхлевший старик, приведенный под руку внуком, что далеко не все эти праздники ими празднично проводились. В то, что происходило сейчас, он не вдавался, но по встревоженному сумрачному виду родных видел, что что-то не в порядке. Солнце жгло. День обещал быть жарким и ясным. Разбили шатры и заложили костры. То же чинопочитание, как и на фабрике, сохранялось здесь. Автоматически веками эти люди приучились уважать лишь ловкость рук и меткость глаза. Это давало им хлеб, это давало им возможность выжимать максимум заработка при любой администрации. С каждым годом их становилось меньше — на смену их глаз и рук приходили автоматы — но взгляд остающихся на работу не менялся. Рабочий упрямо боролся с администрацией.

Однажды, когда настал момент, что фабрика должна была достаться рабочим, представители цеха отказались войти в совет по управлению заводом.

— Нет, — сказали они, — дайте нам чуждую администрацию, со своей не сможем бороться. Перестанет борьба, распадется цех, так как не будет сплоченности. Мы рассосемся по земле, сами не зная, куда мы идем и зачем. Нас не станет! Мы хотим борьбы!

Их не послушались и фабрика быстро распылилась. Пришли новые хозяева, началось снова понятное каждому отстаивание своих интересов. И цех снова стал жить. Последние события заслонили собой их повседневные профессиональные интересы. Сорок восемь часов тому назад они превратились в рядовых промышленной армии. Протестовать против штрафов, саботировать, бастовать, вообще обычным вековым способом выторговывать себе масло для повседневного куска хлеба больше нельзя было. Дальше замыкаться в своем цехе становилось невыгодным. Нужно было всем народом оказать сопротивление. Поэтому, в отличие от прежних маевок, не были сегодня группы замкнуты в себе. Подходили, заговаривали, возмущались, призывали к сопротивлению, перевороту. Сначала отдельные люди. Некоторые говорили издалека, осторожно, вкрадчиво. Другие экспансивно, бурно. Молодой Седлачек ускользнул от своих, чтобы посмотреть, что делается. Вернулся с приставшим к нему по дороге десятком молодых рабочих. Задыхаясь от быстрого хода, он начал нервно рассказывать про слышанное. Пришедшие с ним поддакивали ему, изредка дополняя.

— Извещение правительства ложь! обман! О'Генри сам спрыгнул с аэроплана! Аэроплан благодаря ошибке пилота погиб. Никаких японцев, индусов и китайцев, желающих нападать, не было. Это Штерн подослал своих людей, чтобы разыграть комедию, и все для того, — закончил зорко следивший за впечатлением одноглазый, — чтобы отвлечь справедливый народный гнев в сторону. Настало время, друзья, — продолжил он, — разорвать цепи, в которые заковала нас кучка людей.

Старик пытался что то возразить, его не слушали. Седлачек и одноглазый встали, за ними несколько десятков, они быстро превратились в тысячу. Нарастая, как снежный ком, уже десятитысячная толпа с детьми и женщинами впереди покатила к казармам. Группа призванных вчера по мобилизации хлынула к ней навстречу. Во дворе выстраивалась рота солдат. Толпа, не подходя близко к фронту ощетинившейся роты, заливала двор и казармы. К ней в руки попали духовые инструменты. К ее гулу и крикам присоединились удары в турецкий барабан и звуки контрабаса.

Толпа начала налезать на штыки, медленно шаг за шагом. У солдат лица были серые, насупленные. Когда казалось, что толпа затопит роту, покрывая рев толпы, прогремел голос:

— По толпе мятежников беглый огонь! Рота…

Толпа отхлынула назад, сразу — одним прыжком. За толпой не пошла лишь кучка людей. Среди них была Ванда. Рев толпы замолк, не унимался лишь где-то в стороне турецкий барабан, отбивавший неизвестный такт. Смертельно бледный офицер, давший приказание, мутным взглядом смотрел на безмолвную кучку, готовый каждое мгновение закончить роковую фразу.

— Друзья! — неожиданно прозвенел голос Ванды, — мы пришли лишь сказать вам, что знаменитый адмирал Флит сдался в плен. Затем, точно в минуту, указанную Орлицким, главой КМ, сгорела вилла Штерна. Затем, друзья, хотела вам сказать и то, что мы требуем предания суду главы правительства!

Толпа бегом покрыла расстояние, отделявшее ее от Ванды, и, захватив ее и стоявших с ней, с криками:

— Долой! — окружила роту.

Солдаты беспомощно озирались. Офицер, видя, что все пропало, быстрым движением приложил револьвер к виску. Седлачек был быстрее его и револьвер покатился на землю.

— Зачем делать глупости! — произнесла оказавшаяся поблизости Ванда.