Цесаревна. Екатерина Великая

У Риты от волнения стеснило грудь. Она с трудом дышала и, не отрывая глаз, смотрела на двери. Что–то великое и прекрасное должно было быть за ними. Слезы туманили ее глаза. Огни свечей расплывались в оранжевые солнца, Рита была потрясена.

Через расступившихся на две стороны гостей, образовавших широкий проход, по зале прошел высокий, худощавый, красивый итальянец–граф Санти, церемониймейстер двора, за ним шли камер–юнкеры Возжинский и Воронцов. У Санти в руках была длинная трость черного дерева с рукояткой слоновой кости, перевязанная голубым широким бантом. Он остановился лицом в залу у двери и постучал тростью о пол.

Торжественная тишина стала в зале.

В тот же миг на обе половины бесшумно распахнулись высокие двери. Легким вздохом пронеслось и вспорхнуло по зале исторгнутое из тысячи грудей — ах!.. Рита почувствовала, как мураши побежали по ее телу, и она точно перестала существовать, растворяясь в нарядной толпе, чувствуя одинаково со всеми этими незнакомыми ей людьми.

Открывшаяся за дверьми небольшая зала пылала множеством огней. Жарок был ее свет и так силен, что в большой зале показалось темно. Золото и драгоценные камни сверкали в море огней.

Рита сначала не видела подробностей. Она, как и все, увидала только стоявший на алом возвышении золотой трон под малиновым балдахином с подбоем горностаевого меха. На нежной белой опушке меха в нестерпимом блеске свечей, как божество, ожидающее жертвоприношения, как драгоценная икона, выделялось недвижное, очаровательное лицо. Блеск глаз говорил о том, что оно живое, что это не картина, не изображение, но сама жизнь. Рита сразу узнала «прекрасную цесаревну».

В золоте волос Елизаветы Петровны сверкали бриллианты, и изумрудный аграф причудливыми листьями спускался к локонам у левого уха. На светло–сиреневом парчовом корсаже, через который была протянута голубая Андреевская лента, на груди было прикреплено громадное украшение из золота и бриллиантов. Большие его камни горели и переливались радужными огнями.

Внизу, как золотые статуи, стояли в расшитых кафтанах первые сановники империи. Рота лейб–кампании держала «на караул».

Арабской сказкой, фантазией Востока веяло от этого неподвижного появления императрицы, осиянной множеством огней.

По лицу Риты текли слезы. Она была подготовлена увидеть блеск русского двора, за границей она бывала при дворах, на балах, но такого блеска она не ожидала. Фантазия и замысел Востока слились здесь с изяществом и красотой Запада. Тишина, в которой точно растворились тысячи людей, их неподвижность и неподвижность императрицы колдовали, и от этого колдовства разум отказывался принимать виденное, все казалось несказанно красивым сном, и как во сне цепенела, исчезая, свободная воля.

Так продолжалось две, три секунды, два, три быстрых биения взволнованного сердца.

Разом ударили барабаны. Музыка на хорах заиграла нечто упоительно нежное, императрица встала с трона и медленно, колыша широкими юбками на пышных фижмах, пошла к зале.

Она остановилась в дверях. Дамы опустились в низком, глубоком, придворном до земли реверансе, кавалеры склонились в поклоне. Императрица с чарующей улыбкой на лице низко поклонилась гостям на три стороны и вошла в залу. Она проходила вдоль приглашенных, останавливаясь то подле одного, то подле другого, она говорила по–французски с посланниками и дамами и по–русски с генералами и офицерами.

— Ваше величество, можно подумать, что мы в Версале, — услышала Рита восторженный голос, пришла в себя и увидела в трех шагах императрицу.

Императрице шел сорок восьмой год, но она была по–прежнему прекрасна. Она располнела и раздобрела с тех пор, как ее видала последний раз Рита, но высокий рост скрадывал ее полноту. Искусно наложенные белила и румяна делали ее лицо молодым, приветливая улыбка не сходила с пухлых щек, с так знакомыми Рите милыми ямочками.

Подле императрицы оказалась великая княгиня Екатерина Алексеевна. Рядом с государыней она казалась маленькой. Великая княгиня была в корсаже из белого гродетура, оттенявшем ее чрезвычайно тонкую талию, и в такой же юбке на очень маленьких фижмах. Длинные, густые, темные, прекрасные волосы ее были зачесаны назад и перехвачены белой лентою как лисий хвост, в волосах была приколота искусственная роза с бутоном и листьями, другая была у корсажа. Газовые шарф, манжеты и передник — были единственными украшениями ее скромного туалета. Екатерине Алексеевне шел двадцать восьмой год, у нее уже был сын — Павел, а в этом платье она казалась девочкой.

Императрица повернулась к ней и, казалось, только теперь разглядела оригинальную прелесть ее наряда.

— Боже мой, — сказала она. — Какая простота!.. Как, даже ни одной мушки?..

Великая княгиня засмеялась.

— Так легче, ваше величество!

Государыня вынула из ридикюля маленькую золотую коробочку величиной в рубль с чеканным двуглавым орлом в лавровом венке и своим вензелем и, достав из нее мушку средней величины, налепила ее на щеку великой княгини и поцеловала ее.