Цесаревна. Екатерина Великая

Она двинулась дальше. Шедший сзади нее Разумовский шепнул ей что–то, и она остановилась против Риты. Та низко склонилась в настоящем «версальском» придворном реверансе.

— Здравствуй, Рита, — по–французски сказала государыня. — Пожаловала, наконец, к нам. Надоело в чужих краях… Успокоилась… Я рада, что ты будешь воспитывать девочек нашего обер–егермейстера… Береги их. Эти дети мне как родные…

Она вздохнула, протянула маленькую, необычайной красоты руку, удостаивая Риту ее целованием. Рита снова низко поклонилась и коснулась губами нежной, пахнущей амброй руки.

Музыка играла, и в зале одновременно танцевали двадцать менуэтов. Это производило странную, но приятную для глаз картину. Государыня не танцевала. Она стояла в дверях и смотрела на танцующих.

После менуэта часть кавалеров и дам куда–то исчезли. По зале медленно проходили лакеи с громадными серебряными подносами, уставленными хрустальными стаканами с лимонадом, оршадом, морсом и квасом, с блюдцами с сухим киевским вареньем, с восточными персидскими сладостями — халвой, рахат–лукумом и черчхелами, с маленькими хрустальными тарелочками в форме виноградных листьев с мороженым.

Запах сальных свечей и толпы становился душен и неприятен. Стороной, по галерее снова прошли скороходы с куреньем. В окнах открыли форточки.

У Риты, — она таки танцевала менуэт со старыми своими знакомыми, кого знавала она еще простыми гвардейскими солдатами, с кем готовила переворот и кто теперь был в лейб–кампании, — от жары, сменившей холод залы, от запаха свечей, от возбуждения и от волнения кружилась голова. Она стояла в стороне у малахитовой колонны и ела черносмородиновое мороженое. Она задумалась. Почему государыня не спросила ее ни об отце, ни о брате?.. Значит ли это, что она среди державных забот позабыла о них или, напротив, не забыла обиды на брата, что он не пожелал оставаться в лейб–кампании? Кругом нее гвардейская молодежь, которой она уже не знала, говорила о предстоящей войне с пруссаками. Рита невольно прислушивалась к их разговору. Старая привычка сказывалась.

— Главнокомандующим назначен генерал–фельдмаршал граф Апраксин, — сказал молодцеватый сержант лейб–кампании.

— Который?..

— Один только и есть, мой друг. Степан Федорович… Чья дочь за князем Куракиным и в связи с Петром Ивановичем Шуваловым.

— Сия красавица!.. Кого считают образцом изящества, цинизма и разврата?

— Ну да.

— Но постой… Ее отец?.. Новый главнокомандующий, выходит, и пороха не нюхал? Он никогда не видал неприятеля.

— Уверяю тебя — ни малейшего желания не имеет и впредь его видеть.

— Как я его, мой друг, понимаю.

— Зато никто не умеет так угостить и принять так, как он. И какое красивое и благородное лицо у него.

— А толст. Настоящий боров, раскормленный к Рождеству.

— Однако… Маркиз Лопиталь, французский посланник, без ума от него. Он в восторге от приема, оказанного ему в Риге. Его там трактовали с необыкновенной пышностью, и он так щедр к солдатам и справедлив ко всем.

— Сие все не суть воинские добродетели.

— А где ты оные возьмешь? В ком? Апраксину всего пятьдесят четыре года… Он один подходит… Кругом остался такой старый хлам.

— Др–р–рова!

— Не посылать же Кейта?

— Кейт?.. Пфуй!.. Кейт!.. Она благоговеет перед королем Фридрихом. Он ему сдастся в первом же сражении и со всей армией.

— Чем чрезвычайно угодит великому князю.

— Ну, шутишь… В самом деле?.. А?

— Мой милый, я далеко не уверен, что курьеры его высочества даже и ныне через Швецию не ездят в Потсдам.

— Полно… Ты осторожнее…

— Такие ходят по городу «эхи». Рита с ужасом слушала эти разговоры.

Как вместе с роскошью, вместе с растреллиевскими дворцами, стилем барокко, зеркалами и золотом, этим еще нигде не виденным Ритою блеском и богатством вошли за эти шестнадцать лет царствования Елизаветы Петровны — вялость, робость и равнодушие к судьбам отечества. Начинается война с Фридрихом, которого за его победы называют Великим, кто окружен плеядой боевых генералов, заостренных в целом ряде сражений и не знающих поражений, — а тут такие разговоры… и некого назначить во главе армии!

Миних в опале… Ее отец в отставке… забытый, вдали от дел, читает газеты и возится с канарейками… Ласси умер…

Рите стало страшно. Но нельзя было задумываться на балу.

Оркестр заиграл ритурнель к первой «кадрилии».