Цецилия

Карета остановилась во дворе гостиницы, блеск двух или трех фонарей поразил закрытые глаза Цецилии; она открыла их, измученная, утомленная тряской экипажа, и первый взгляд ее встретил Генриха.

Генрих ожидал их приезда.

Цецилия почувствовала, что сильная краска выступила на ее лице, и она опустила свою вуаль.

Генрих подал руку маркизе, помогая ей выйти из кареты, потом ей; в первый раз Генрих дотрагивался до руки Цецилии, и молодой человек, чувствуя, как она сильно дрожит, даже не посмел пожать ее.

Комнаты были готовы и ожидали путешественников; видно было, что заботливая предупредительность все устроила заранее. Корабль отправлялся в десять часов, и путешественники могли еще отдохнуть несколько часов.

Впрочем, Генрих просил их ни о чем не заботиться и быть только готовыми к назначенному часу; его камердинеру поручено было уложить все вещи, что было чрезвычайно легко, потому что ранее все было уложено в карете и стоило только перенести их на корабль.

Потом он поклонился маркизе и Цецилии и ушел, спросив их, не нужно ли им чего-нибудь.

Цецилия ушла в свою комнату, но, как ни велика была ее усталость, она напрасно старалась заснуть; это неожиданное появление Генриха слишком смутило ее бедное сердце и отогнало сон.

Теперь одного только не знала она наверное, потому что не смела спросить об этом Генриха. Генрих сказал ей, что и он едет во Францию: не ехал ли на одном с ними корабле?

Довольно было одной этой неизвестности, чтобы не позволить Цецилии заснуть.

Но не тяжела была эта бессонница; в первый раз после смерти матери она чувствовала, что кто-то заботится о ней.

Люди, ожидавшие их приезда, комнаты, для них приготовленные, вещи их, в эту минуту переносимые на корабль без всяких забот с их стороны, — все это было делом дружелюбной руки, которая окружала ее услугами, попечениями и предупредительностью.

Это существо, заботившееся о ней, эта дружелюбная рука, предупреждавшая ее желания, — то была любовь Генриха.

Так Генрих точно, искренне, глубоко любил ее.

Как отрадно чувствовать себя любимой!

И эта мысль так убаюкивала Цецилию, что девушка боролась с дремотой, боясь, чтобы сон не унес сознания этой заботливости, которое доставляло ей столько счастья.

Она видела, как занялся день; она считала часы; она встала, не дожидаясь, чтобы ее разбудили, и была уже готова, когда пришли за ней.

Она отправилась к маркизе, которая пила, по обыкновению, свой шоколад в постели; ей очень хотелось спросить у нее, едет ли Генрих вместе с ними; два или три раза она раскрывала рот, чтобы задать этот вопрос, но каждый раз губы ее сжимались, и она не произносила ни слова.

Однако время шло; Цецилия ушла в свою комнату, чтобы не мешать маркизе одеваться. Маркиза сохранила свои старинные привычки: она румянилась каждое утро, и одна только мамзель Аспазия присутствовала при ее туалете, который, по ее мнению, без этого аристократического добавления не мог быть назван туалетом.

Окно комнаты Цецилии выходило на улицу; в конце улицы виднелась гавань; далее из-за крыш домов — верхушки мачт. Цецилия подошла к окошку.

Кареты ездили взад и вперед по улице; между ними Цецилия увидела одну, ехавшую от гавани; она начала следить за нею глазами; сердце ее забилось; дверцы отворились; Генрих выскочил из кареты; сердце ее забилось еще сильнее. Она быстро отошла от окна.

Но как ни поспешно было это движение, Генрих, подняв голову, заметил ее.

Цецилия, покраснев, в смущении стояла неподвижно на том же месте, держась одной рукой за раму окна, другую приложив к сердцу, стараясь умерить быстроту его биений.

Она услыхала шаги Генриха в зале, разделявшем ее комнату от комнаты маркизы. Генрих не смел войти в комнату Цецилии, Цецилия не смела перейти в зал.

Прошло десять минут; Генрих позвонил, вошла горничная.

— Сударыня, попросите, пожалуйста, дам поспешить одеваться, — сказал Генрих, — через полчаса корабль снимается с якоря.

— Я готова, — сказала Цецилия, выходя из своей комнаты и забывая, что ответ ее говорил, что она только ожидала вопроса, — я готова, пойду скажу бабушке, что вы нас ожидаете.

Потом, кивнув Генриху, она быстро прошла через зал и вошла к маркизе.

Маркиза была почти готова. Через пять минут она вышла в сопровождении своей внучки. Генрих предложил свою руку маркизе, Цецилия шла сзади вместе с мамзель Аспазией, с которой маркиза не хотела расставаться.

Одна и та же мысль постоянно преследовала девушку — уедет ли Генрих назад, проводив их до корабля, или отправится вместе с ними.

В продолжение всей дороги Цецилия не смела задать Генриху ни одного вопроса, и Генрих не говорил ни слова, которое могло бы объяснить ее недоумение; только глаза его встречались часто с глазами девушки: ясно было, что оба говорили друг с другом взглядами.

Генрих одет был изящно, но костюм его мог быть костюмом загородным столько же, сколько и дорожным, невозможно было точно определить.

Приехали в гавань, вышли из кареты, у берега готова была лодка; все три женщины вошли в нее; за ними вошел Генрих, и гребцы направили свою лодку к кораблю.