Цезарь

Конечно же Теренция, ненавидевшая его сестру, ненавидела и брата. Она видела Клодия накануне того рокового дня, он заходил к Цицерону. А если Клодий заходил к ее мужу накануне пресловутого события, он никак не мог оказаться на расстоянии ста лье от Рима в день праздника. И она пригрозила Цицерону: если не скажет он, заговорит она.

У Цицерона сложились напряженные отношения с женой из-за сестры Клодия. Желая сохранить покой в доме, он решил пожертвовать своим другом. Итак, он явился как свидетель.

Теперь понятно, почему Цицерон, каким бы он ни был сплетником, не упомянул об этом в письме к Аттику. Зато Плутарх, родившийся через двенадцать лет после этих событий, или за 48 лет до нашей эры, Плутарх, не меньший сплетник, чем Цицерон, весьма подробно рассказывает об этом происшествии.

Если скандал, вызванный самим событием, был велик, то скандал, сопровождавший процесс, совершенно затмил его. Многие из видных граждан Рима осуждали Клодия — одни за бесчестие, другие за обман.

Клодий упорно отрицал основное обвинение, продолжая твердить, что находился за сто лье от Рима в день праздника Благой богини, но тут поднялся Цицерон и сообщил, что это ложь, что Клодий накануне заходил к нему обсудить кое-какие дела.

Свидетельство Цицерона произвело эффект разорвавшейся бомбы. Клодий не ожидал предательства со стороны друга, человека, ухаживавшего за его сестрой. Вообще весь этот процесс выглядел довольно жестоко, что правда, то правда.

И безусловно, стоит послушать, что говорит Цицерон об этом процессе, в слова он вкладывает всю свою ненависть. Вот как он отзывается о судьях, причем, заметьте, то были судьи-сенаторы:

«Еще никогда в общественном месте не собиралась такая публика: нечестные сенаторы, всадники в лохмотьях, трибуны, охранники казны, должники без гроша за душой, и среди них — горстка честных людей, которых ренегаты не смогли облить грязью; те стояли печально, с душой, погруженной в траур, и красным от стыда лицом».

И все же обстановка на этом августейшем собрании складывалась не в пользу Клодия. Не было человека, заранее не уверенного, что он будет осужден.

В тот момент, когда Цицерон завершал свидетельские показания, друзья Клодия, возмущенные, по их словам, этим предательством, ворвались в зал с криками, ревом и даже угрозами.

Но тут все сенаторы, как один, встали, прикрыли Цицерона и, приставив палец к горлу, дали понять, что готовы защищать его ценой собственной жизни.

В ответ Красс сделал другой знак — приложил палец к кошельку.

«О Муза! — восклицает Цицерон. — Поведай же теперь, как разгорелся этот пожар! Знаешь Лысого, мой дорогой Аттик? (Лысый — это Красс). Знаешь Лысого, наследника Нания, который недавно держал речь за мое здоровье и в мою честь и о котором я тебе уже рассказывал?.. Вот человек, который управлял и дирижировал всем в течение двух дней при помощи одного раба. Скверный раб, он вышел из гладиаторов, всем все обещал, давал под залог. И еще давал — о, какая наглость, какое бесстыдство — давал вдобавок к деньгам красивых девушек и молодых парней…»

Запомните это хорошенько, потому как я еще смягчаю краски. Запомните хотя бы, что судьи, продавшиеся за деньги, считались честными судьями. Правда, на сей раз они попросили охрану — проводить их домой.

— Эй! — крикнул им вслед Катул. — Чего боитесь? Что по дороге у вас украдут деньги, которыми вас подкупили?

Цезарь, вызванный для дачи свидетельских показаний против Клодия, заявил, что ему на этот счет нечего сказать.

— Но ведь ты потом прогнал свою жену! — бросил ему Цицерон.

— Да, прогнал жену, — ответил ему Цезарь. — Но не потому, что считаю ее виновной, а потому, что жена Цезаря должна быть выше всех подозрений!

Само собой разумеется, Клодия оправдали.

Посмотрим, что же случилось дальше.

На главной площади собралась огромная толпа.

Оправданный после тяжкого обвинения, на основании которого его вполне могли сослать, Клодий вконец обнаглел. Его оправдание превратилось в настоящий триумф. Двадцать пять судей все же устояли и настаивали на его осуждении.

«Но, — пишет Цицерон, — тридцать один из них больше опасались голода, нежели стыда, и оправдали его».

Таким образом, движение консерваторов во время консулата Цицерона и заговора Каталины было полностью разгромлено в ходе этого процесса самим фактом оправдания Клодия, а партия демагогов, представленная Помпеем, изменившим аристократии, Цезарем, преданным народу, и Крассом, преданным Цезарю, полностью победила.

Так вот: счастлив Рим, имевший возможность родиться во времена консулата Цицерона — О, fortunatam natarn, me consule, Roman! Этот Рим повернул туда, куда толкал его Катилина, который, встретив на своем пути Цицерона, вынужден был уйти с его дороги.

Это первое поражение вызвало у Цицерона несвойственную ему храбрость. Сенат собрался на майские иды, и когда пришел черед Цицерона выступать, он сказал следующее: