Цезарь

— Возможно, — ответил Цицерон. — Но это означает, что у меня больше порядочности, чем таланта.

— А я тебя добью бранью! — крикнул ему некий молодой человек, которого обвинили в том, что он отравил своего отца лепешкой.

— Я охотнее приму от тебя брань, чем лепешку.

На одном из процессов свидетелем вызвали Публия Косту, который, ни на йоту не разбираясь в юриспруденции, мнил себя великим законником.

На поставленный вопрос Публий ответил, что ему на этот счет ничего не известно.

— Прекрасно! — сказал Цицерон. — Ты что, думаешь, тебя спрашивают о юриспруденции?

Метелл Непот чаще других служил мишенью для его нападок.

— Кто твой отец? — спросил он как-то Цицерона, желая уязвить того происхождением.

— Дорогой Метелл, — ответил Цицерон, — тебе по милости твоей матери на этот вопрос ответить куда труднее.

Тот же Метелл, которого осуждали за то, что нечист на руку, устроил своему наставнику пышные похороны и установил на могиле каменного ворона.

Какое-то время спустя его встретил Цицерон.

— Как хорошо, что ты поставил ворона на могиле своего наставника! — сказал оратор.

— Почему?

— Он скорее научил тебя воровать, нежели произносить речи…

— Друг, за которого я здесь выступаю, — говорил на процессе Марк Аппий, — просил употребить на его защиту всю внимательность, логику и порядочность.

— К сожалению, ничего из того, о чем просил тебя друг, нет в твоем сердце! — прервал его Цицерон.

Луций Котта исполнял обязанности цензора, когда Цицерон был кандидатом в консулы. Луций Котта был известным пьяницей.

Во время выступления перед народом Цицерон попросил напиться. Друзья, воспользовавшись паузой, собрались вокруг него и поздравляли.

— Так, так, друзья мои! — сказал он. — Собирайтесь теснее вокруг меня, чтобы цензор не увидел, как я пью воду. Этого он никогда мне не простит!

Марк Галлион, о котором говорили, что он сын раба, стал сенатором и зачитывал на одном из собраний письма своим громким и звучным голосом.

— Какой красивый голос! — заметил один из присутствующих.

— Согласен! — сказал Цицерон. — Ведь он был глашатаем улицы!

Через две тысячи лет эти шутки могут показаться не столь уж смешными, но мы уверены, что тем, кому они были адресованы, было не до смеха.

Антония он называл Троянским[264], Помпея — Эпикратом[265], Катона — Полидамантом[266], Красса — Лысым, Цезаря — царицей, а сестру Клодия — богиней с бычьими глазами, так как она, подобно Юноне, была женой брата своего.

Все это, конечно, приумножало стан его врагов, причем врагов злых и яростных, так как наносимые им удары больно били по самолюбию.

И если Антоний приказал отрезать ему голову и руки и показывал с трибуны на Форуме, а Фульвия вонзила ему иголку в язык — все только потому, что Цицерон некогда больно уколол ее, и потому, что рукой Цицерона были написаны «Филиппики».

Посмотрим же, как сумел отомстить Цицерону Клодий.

XXVI

Цицерон похвалялся одним поступком, за который непреклонные римляне осуждали его: после заговора Каталины он приговорил к смерти несколько человек, в том числе Лентула и Цетегу, хотя закон запрещал применять к ним смертную казнь, им грозила только высылка.

Цицерона можно было обвинить, но, поскольку он был сенатором, сделать это мог только народный трибун. И не просто трибун, но трибун, вышедший из народа. Клодий же принадлежал к высшему сословию, мало того — он был из патрициев.

Чтобы обойти закон, решили прибегнуть к уловке.

Мы уже говорили о несдержанности Цицерона на язык. Однажды ему пришла мысль защитить Антония, бывшего своего коллегу, перед Помпеем и Цезарем. И вот в тот день он атаковал их в присущей ему манере — со всей жестокостью и бешеным напором.

Три часа спустя Цезарь и Помпей опубликовали решение, принятое в результате плебисцита, подтверждавшее усыновление Клодия неким Фонтеем, скромным плебеем. С этого момента уже не осталось ни малейших сомнений в том, что Клодия назначат народным трибуном.

За полгода до этого Цицерон писал Аттику:

«Меня посетил Корнелий. Естественно, Корнелий Бальб надежный человек. Он гарантировал, что Цезарь будет консультировать меня во всем. Вот каким я вижу выход из всех этих распрей: тесная связь с Помпеем и при необходимости — с Цезарем; и ни один враг не посмеет тронуть меня. Спокойная старость!»

Бедный Цицерон!

Когда он услышал, что Клодий усыновлен плебеем и метит в трибуны, что Цезарь как-то замешан в этом, вот что он написал Аттику в своем пространном письме от 8 апреля 695 года:

«Представляешь, кого я встретил! Шел я себе спокойно по Аппиевой дороге в сторону Арпина и дошел до «Трех таверн». Был день праздника Цереры; и вдруг вижу перед собой моего друга Куриона, бредущего в сторону Рима.

— Новость знаешь? — спросил меня Курион.

— Нет, — ответил я.

— Клодий метит в трибуны.

— Что ты говоришь!..

— Говорят, он большой враг Цезаря и собирается отменить все законы…

(Уже год, как Цезарь не был консулом.)

— А что же Цезарь?

— Цезарь утверждает, что не имеет никакого отношения к усыновлению Клодия».

Но в июле обстоятельства меняются. Цицерон отправляет письмо из Рима. И вот что пишет тому же Аттику: