Цезарь

Царь Галатии взглянул на Красса, которому было за шестьдесят и который, будучи абсолютно лыс, выглядел на все семьдесят.

— Да и ты, храбрый воин, — ответил он, — не слишком-то рано вышел на войну с парфянами!

Ну что поделаешь с варваром, у которого такая точная и острая реакция?

Красс продолжал свой путь. Добравшись до Евфрата, он построил мост и переправил войска на противоположную сторону. Он занял несколько городов в Месопотамии, причем без особых хлопот — они добровольно сдались ему.

Правда, в одном городе, где гарнизоном командовал некий Аполлоний, ему все же оказали сопротивление и перебили около сотни его людей. Это было первое препятствие на пути Красса. Он впал в ярость, бросил против этого городка всю свою армию, взял его штурмом, разграбил, жителей продал в рабство, а себя объявил императором.

Затем, поскольку в захваченных им прежде городах осталось в гарнизонах около семи или восьми тысяч солдат, в том числе тысяча всадников, он вернулся назад и разбил зимний лагерь в Сирии, чтобы ждать сына, который, как мы помним, направлялся из Галлии с подкреплением от Цезаря.

Это первое, в чем обвиняют Красса военные историки его эпохи. По их мнению, он должен был неотступно идти вперед, захватить Вавилон и Селевкию, неизменно враждебные парфянам, не позволять врагу отступить и подготовиться к контрудару.

Но у Красса были свои планы — ведь он предпринимал не классическую военную кампанию, а выгодное дельце.

XXXVIII

На первых порах дельце это продвигалось неплохо, ни один банкир сегодня не смог бы подсчитать лучше Красса его доходы.

Он осел в Сирии и там, вместо того, чтобы готовить своих солдат к походу в учебных боях, на тренировках, занятиях гимнастикой, организовал торговый дом, где приказал вести подсчет прибыли от всех захваченных городов. Много дней подряд лично взвешивал и измерял сокровища богини города Иераполя[302], что в Карии, богини, ныне забытой и даже в те дни мало известной — одни утверждали, что это Юнона, другие сравнивали ее с Венерой, что, сами понимаете, не одно и то же; наконец, третьи говорили, что она — богиня природы и близка к богине Ма[303], точнее — к Благой богине, чью историю мы затронули, повествуя о жене Цезаря.

Как бы там ни было, но то была очень состоятельная богиня, настолько состоятельная, что умудрилась задержать Красса на всю зиму в лагере, откуда он строчил послания, предписывающие всем городам и правителям производить набор солдат.

Затем, не на шутку перепугав их этой повинностью, выслушивал жалобы местных властителей, делал вид, будто понимает их положение, и за деньги освобождал их от этого «налога».

Подобные действия обогащали Красса и способствовали распространению в Сирии и по всем провинциям слухов о дурной репутации Рима.

Здесь, в Сирии, и нашел его сын. Молодой Красс прибыл преисполненный гордости и достоинства, овеянный аурой славы своего полководца Цезаря, настоящего императора, и привел с собой три тысячи обещанных воинов. Когорта галлов сверкала великолепием.

Кажется, Красс пообещал что-то богине Иераполя, так как сразу по прибытии сына он отправился вместе с ним в ее храм. Но при выходе из храма обоих ждало дурное знамение — и отца, и сына. Переступив порог храма, сын поскользнулся и упал, отец же, шедший сзади, упал на него.

Аналогичный случай произошел с Цезарем, когда он ступил на берег Африки, но Цезарь сумел выйти из положения, произнеся несколько красивых и многозначительных слов, которые мы уже знаем и которые обезоружили, казалось, своей прямотой самих богов: «О! Целую тебя, земля Африки, теперь ты моя!»

Пока Красс пытался вывести свои войска из зимнего лагеря, к нему зачастили послы от арсака парфян. Со времени основания монархии арсаком называли каждого парфянского царя, что сильно путало римских историков. Арсака, правившего в те времена, звали Ородом I.

Послам было поручено передать Крассу следующие его слова:

— Если твоя армия была послана римлянами, то война тут же начнется — жестокая, непримиримая, безжалостная война. Но если же, как слышали мы, ты поднял на парфян оружие и захватил их земли не по воле отечества, а ради собственной выгоды, то арсак воздерживается от войны и, снисходя к годам Красса, отпускает к римлянам их солдат, которые находятся скорее в плену, нежели на службе.

Красс всегда считал себя непобедимым, а теперь с, ним говорили так, словно он побежден. Он настолько был обескуражен этим посланием, что не сразу нашелся.

Затем он взорвался смехом и ответствовал послам:

— Хорошо! Передайте своему царю: я сообщу ему ответ из Селевкии.

— Селевкии? — переспросил Вазиз, главный из послов. А затем, показав ладонь, добавил: — Скорее тут вырастут волосы, чем ты доберешься до Селевкии!

И без дальнейших слов и объяснений послы отправились докладывать царю Ороду, что надо готовиться к войне. Не успели послы парфян отойти на расстояние трех дней пути от лагеря Красса, как к тому прибыло несколько римлян, с трудом спасшихся из одного гарнизона и чудом добравшихся до своего военачальника.