Цезарь

Предпринятая Публием атака на парфян позволила римлянам немного перевести дух. Красс перегруппировал войско, которое хотя и сохранило свои ряды, но отступило теперь в сторону небольших холмов, образующих пусть и не слишком надежное, но все же прикрытие от яростных натисков парфянской конницы.

Взгляд Красса, преисполненный надежды, был неотступно обращен в ту сторону, куда скрылся его сын и откуда, как он надеялся, должен был вернуться.

Сам же Публий успел послать к отцу несколько гонцов, умоляя о помощи, но первые из них пали от парфянских стрел.

В самую критическую минуту Публий вновь отправил гонцов. Одному из них чудом удалось пробиться сквозь вражеские ряды, и, когда римляне уже собирались отступить в сторону холмов, он добрался до Красса. Видя, что к нему во весь опор мчится всадник, Красс остановился, поджидая его.

— Красс! — крикнул гонец. — Твой сын и его люди погибнут, если ты немедленно не вышлешь подмогу!

Затем, словно эти слова отняли у него последние силы, гонец рухнул с лошади на песок. На мгновение Красс растерялся, не зная, как поступить, затем чувства одержали верх и он приказал армии идти на выручку сыну.

Но не успел он сделать и ста шагов в указанном направлении, как со всех сторон раздались крики и одновременно с ними — оглушительный грохот барабанов, наводящий панический ужас. Римляне остановились, готовые принять бой.

Появились парфяне. Они быстро взяли римлян в кольцо, потом одна плотная группа приблизилась к центру. Впереди этой группы ехал человек, державший копье с наткнутой на него человеческой головой.

— Кто родители и какого рода человек, чью голову я привез? Говорят, что отца его зовут Крассом, но мы в это не верим: невозможно, чтобы столь благородный и доблестный юноша, от которого осталась теперь только голова, имел отцом столь малодушного воина и худшего из людей!

Римляне, увидев голову, тут же узнали Публия. Все они хранили скорбное молчание, все, кроме Красса, который издав болезненный стон, тут же прикрыл глаза щитом.

В тот же день римляне перевидали немало жестоких и страшных вещей, но никогда их сердца не сжимались так сильно от боли и ужаса. Самые отважные сердца содрогнулись, самые закаленные души усомнились, однако среди всеобщего трепета и отчаяния первым все же пришел в себя Красс-отец. Он обвел свое войско решительным и испытующим взором.

Затем, видя, что люди охвачены скорее болью и горем, нежели паникой, воскликнул:

— Римляне! Меня одного касается это горе! Великая судьба и слава Рима в ваших руках! Выше головы! И если есть в вас хоть сколько-нибудь жалости ко мне, отцу, потерявшему храбрейшего и лучшего из всех сыновей на свете, смените эту жалость на праведный гнев и направьте этот гнев против врага! Не смущайтесь тем, что случилось. Тот, кто стремится к великим делам, должен пройти через великие испытания! Много было пролито крови, когда Лукулл низвергнул Тиграна, а Сципион — Антиоха. Предки наши потеряли в Сицилии тысячи кораблей, в Италии — многих полководцев и воинов! Но ведь ни одно из этих поражений не помешало одолеть впоследствии врага!.. И знайте: римляне достигли невиданной силы, и государство их стало столь велико и могущественно не только по счастью или случайности, а благодаря непоколебимости, стойкости и отваге, с которой они преодолевали великие опасности. Вперед, солдаты! — добавил он. — В бой! И докажем этим варварам, что мы остаемся теми, кем являемся: римлянами, властителями мира!

И первый издал боевой клич.

Но этот клич солдаты поддержали еле-еле, отклик их был слаб и нестроен. Напротив, варвары ответили дружным хором — отчетливо, громко и решительно.

И началась битва.

Парфянская конница разделилась и атаковала с флангов, посылая свои чудовищные стрелы, которые слишком дорого обошлись римлянам. Одновременно авангард парфян двинулся с копьями наперевес, тесня римлян на относительно небольшом пространстве. Но к этим вооруженным копьями парфянам хотя бы можно было приблизиться.

Чтобы избежать гибели от стрел, некоторые римляне бросились на врага, но, не нанеся ему особого урона, вскоре погибли мучительной смертью от тяжких ран. Широкое железное острие копья пронзало и всадника, и лошадь. Были и такие удары, когда копье пробивало сразу двух человек.

Бой продолжался до наступления ночи.

Римлян было около тридцати тысяч, и, чтобы перебить такое количество людей, требовалось время. Парфяне отступили с криками:

— Красс! Красс! Даруем тебе эту ночь для оплакивания сына! Может, образумишься и предпочтешь сам прийти к Ороду, не дожидаясь, пока тебя приволокут силой!

Затем они раскинули поблизости свои шатры, словно охраняя пленных и лишая их таким образом надежды на побег.

Всю ночь в лагере парфян гремела музыка и шло веселье. В римском стане, напротив, стояла печальная тишина. Никто не думал о товарищах, каждый думал и оплакивал лишь самого себя.