Цезарь в тесте

Баба сморщила лоб, пытаясь осмыслить сказанное, но тут же оставила это безнадёжное для себя занятие.

— Тебя-то как по-настоящему зовут?

— Евстолья.

— Хорошее имя, — одобрила бабка. — А то всё — Анжелики, Вероники… Ежевики. Меня величай Серафимой Гавриловной. А его — Спиридоном Афанасьевичем.

Старик молча поклонился.

— Ну, давай, показывай нашу комнату.

Я повела их в гостевую.

— Вы тут располагайтесь, а я — сейчас.

Первым делом я убрала «козикаки», потому что баба не удосужилась сделать это. Теперь гостей надо было чем-то покормить. Хоть и незваные-нежданые, но не выгонять же? Только вот что им подавать? У деда — сигма, а что у бабы? Может, печень?

Вскоре они заявились на кухню. Серафима Гавриловна в красном вельветовом халате, а Спиридон Афанасьевич в синем спортивном костюме.

— Вы, наверное, с дороги проголодались? — спросила я. — Что будете кушать?

— У меня — сигма! — сказал дед.

— Так что, вообще ничего не будете?

— Сейчас Фимочка сдоит Моню, и я попью молочка с хлебушком.

— А Вы, Серафима Гавриловна? Может, у Вас печень или поджелудочная железа?

— Нет, не переживай. Со мной ты горя не будешь знать. Я гостья не привередливая, употребляю всё подряд. Только вот у меня проблема с движением во время еды.

— Как это?

— Ну, когда ем — не могу остановиться.

Да, подумала я, невольно глядя на её выдающийся живот, судя по всему, стоп-кран у неё сломался давным-давно.

Пока она доила козу на балконе, а потом мылась в ванной, мы со Спиридоном Афанасьевичем беседовали на кухне.

— Моничка — моя спасительница, я её так люблю, — рассказывал обожатель козьего молока. — Раньше как было? Поем чего, особенного копчёного или острого, левый бок раздувает и чешется где-то там внутри. Я и сверху живота пробовал чесать, и со спины, раздираю кожу, а достать не могу. Виктор Степанович, доктор наш, говорит:

— Это у Вас, Спиридон Афанасьевич, сигма возмущается. Надо её ублажать.

— А как? — спрашиваю.

— Не есть то, что ей не нравится.

— Откуда же я знаю?

— Как откуда? Поели — чешется, значит, не то.

Я две недели экспериментировал. Уже весь дом про мою сигму узнал, переживает народ. Мы в районном центре живём, дом у нас хоть и пятиэтажный, но на два подъезда, все друг друга знают. Советуют, приносят на пробу продукты. Ничего не подходит. Отощал весь, правда, и кишка моя немного успокоилась. Я её уже напрямую спрашиваю: «Сигмочка, ну, что тебе надо? Подскажи!» И вижу ночью сон. Вроде, пью я из кувшина молоко. И так хорошо мне, такое блаженство в животе! Я даже проснулся. Губа нижняя трусится, слюна катится. Молочка хочется! Так пробовал же! И магазинного, и домашнего. Дует, как в трубу.

— А оно разное бывает, — советует доктор. — Вы козьего попробуйте. Очень целебное.

— И, Вы не поверите, Евстолья, как только я этого молока выпил, сигма моя так сладко потянулась и блаженно заурчала: «О-о-о! Во-о-от!»

— Так Вы что, на одном молоке сидите? — удивилась я.

— Нет, конечно, ем и другое понемногу. Но, если что не так, сигма сразу даёт о себе знать.

Спиридон Афанасьевич помолчал, потом продолжил рассказ.

— У нас возле дома есть хозпостройки, типа сарайчиков, там мы Моню и держим. А оставлять ее ни на кого нельзя. Наша козочка только Серафиме и даётся. Ох, беда мне была однажды. Фиму в больницу положили, поносом исходила. Целый день ничего не ела! Я думал, она с тоски умрёт. Потом, когда кушать стала, сразу повеселела. А я дома один. И Моню доить надо! Я к ней и так, и эдак, не подпускает и всё! Ладно, думаю, я тебя обхитрю. Пошёл в дом, надел Фимин халат, в котором она к козе ходит, повязал платок и направляюсь в сарай. А тут, как на грех, друзья-пенсионеры вышли в домино поиграть. Прямо, застыли все.

— Ты чего это, Афанасьич, — спрашивают, — переориентировался, что ли?

А баба Шура с первого этажа поясняет им:

— Это он, видать, так за Серафимой скучает.

— Вы тут козла забиваете, — рассердился я на них, — а меня уже там коза добила! Вот, проявляю находчивость. Маскируюсь под хозяйку.

А упрямица, по-видимому, знакомый запах учуяла и впрямь успокоилась. Я с боку пристроился и только взялся руками за дойки, как Моня повернула голову ко мне и так на меня посмотрела! У меня руки и опустились. Засмущался, как перед девкой. Так вот с грехом и стыдом пополам три дня отдоил, пока бабку мою не выписали.

Серафима Гавриловна вышла из ванной раскрасневшаяся, подобревшая.

— Фу, будто сто пудов с себя скинула! Даже аппетит разгулялся.

— Садись, кушай, — сказал ей муж, — а я пойду тоже ополоснусь.

И они поменялись местами.

Да, аппетит у Серафимы Гавриловны был отменный. Она умолотила две глубокие миски щей, полкурицы (больше я не выставила) с гречневой кашей и запила всё это остатками козьего молока с булочками.

— Ты что ли это готовила? — спросила баба, отдуваясь.

— Я.

— Ну, в общем-то, ничего, — оценила она мои кулинарные способности.

— Спасибо, — скромно потупилась я.

— Будет время, я тебя подучу, — пообещала мне опытная кухарка.

Вдруг из прихожей раздался голос рассерженного Даньки:

— Кто это тут мне падла… жил?

А мы и не слышали, как он открыл дверь и вошёл.