Тщеславие

— Ты только и думаешь, как внимание к себе привлечь! — не дал ему договорить Марат. — Ты только ради этого и пишешь про революцию, а кость тебе кинут, в телик пустят, сразу заткнёшься!

— Чего?! Да я недавно в тюгьму хотел сесть! — вскочил революционер из-за стола.

— В «тюгьму»? — передразнил Марат. — И чего ж не сел?! Молодого гения посадили! Отличный пиар! Сможешь себе новую футболку заказать: «Я, великий, в тюрьме!»

Глаза драматурга-революционера сузились, в них забулькал кипящий гудрон. Ещё немножко, и можно будет зачерпывать и щели в асфальте замазывать. Он вскочил, рванулся к Марату.

— Стоп, стоп! Давайте просто договоримся, что победитель поделится с остальными! — предложил Димка. — Ведь все на эти деньги рассчитывали, будет справедливо, если победитель поделится!

«Дело... бред... идея... демагогия», — отреагировали молодые литераторы.

— У нас ведь пять номинаций. В каждой номинации народ бросит жребий и выберет, таким образом, победителя. А тот, кому достанется премия, поделит её с этими победителями.

— А ты бы сам поделился? — язвительно спросил революционер.

[138] —Ну, если мы все примем решение, то я бы поделился, — неожиданно для самого себя легко и просто ответил Димка. Внутри же он сразу заругал на чём свет стоит свою инициативу. Стоило столько рваться к призу, чтобы предложить разделить его с другими ни с того ни с сего. Кто его за язык тянул!..

— Ты бы поделился?! Ты?! — завопил Марат.

— Поделился бы, — буркнул Димка, как бы пытаясь отбросить Марата. Так отбрасывают липкую наклейку, защищающую экран нового мобильника.

— А откуда ты знаешь, что премия достанется тебе???!!!

— Да не знаю я ничего! Я говорю, что поделился бы в случае выигрыша. В слу-ча-е!

— Ты блатной, я сразу просёк! Он блатной, пацаны! Видели, как он с Гелером сюсюкал?! Подлизывался!

Димка понял, что влез в трясину, которая вполне может засосать его с головой. Тем временем дискуссия вихрем закрутилась вокруг возможного раздела премии. Одни доказывали, что это предложение разумное и справедливое, другие, считавшие себя фаворитами, спорили, заявляя, что не собираются делиться с людьми бесталанными. «С какой стати я должна делиться с какими-то графоманами!» — возмущалась поэтесса из Читы. «Кого ты считаешь графоманом?!» — маниакально повторял поэт с кастильской бородкой.

[139] — Да вы что, с ума все посходили?! — вдруг крикнул кто-то. — Позор какой! Вы же... вы же... — Это был сказочник. Он весь клокотал, руки тряслись.

— Ну, скажи, скажи, что мы писатели! Про вдохновение расскажи!

— А что?.. Разве не так?.. — Сказочника всего колотило. — ...Писатели... вам денег мало?! — В его голосе послышались всхлипывания.

— Мало! Мало!

— Тебе мало? — крикнул сказочник мужеподобной Наташке.

— Не помешали бы! Я бы домик в деревне купила и устроила там коммуну для поэтесс. У нас, в Ивановской области, знаешь, сколько домик стоит? Тысячу долларов всего. Но нет этой тысячи, хоть ты тресни.

— А я бы, я бы... — перебил Саша-поэт. — Я бы адвоката нанял, а то меня сельсовет засудит и посадит за оскорбление власти!

— Стишки-то у тебя хреновые, обидно небось за них садиться! — съязвил поэт с бородкой.

— Ну, хреновые, и что?! При чём тут это?! — Саша опять некрасиво покраснел.

— А мне на опегацию надо, — задумчиво произнёс драматург-революционер.

— Аппендицит?

— Не у меня, у собаки.

— Слышали, нашему Ленину на собачью операцию не хватает. Совсем с дуба рухнул!

[140] — Вы не понимаете, мне Линду отец подагил, ещё в школе.

— Ничего, новую Линду подарит.

— Не подагит, умег... а тепегь вот и у Линды опухоль...

— А мне тоже нужно! — выскочил вперёд Марат. — У меня проклятие!

— Дайте ему уже валерьянки кто-нибудь!

— Меня мать прокляла, когда я в мусульманство ушёл! Она у меня верующая, православная! Сказала, пока я новый иконостас в церкви, где она свечками торгует, не поставлю, проклятье на мне будет. А где я денег на иконостас соберу, а?!

«Ты ж мусульманин, тебе не плевать на православное проклятие»? — удивились одни. «Материнское проклятие страшная вещь», — покачивали головами другие.

— Страшно... так страшно... — глядя в пустоту, произнёс Ктарат, но никто его особо не слушал.

«По всему выходит, у меня вообще нет никакой серьёзной причины получать приз... — подумал Димка. - Спасти собаку от рака, а себя от проклятия — это причина»... Димке стало жаль Марата. Так жаль, что даже слёзы на глаза навернулись. Ужасно жаль этого неказистого моргалыцика. Жаль и стыдно за собственную ненависть к нему. Стыдно за презрение к его внешности и убеждениям, к его диссертации и литературному кружку «Поплавок». И остальных стало жаль. И собравшихся молодых литераторов и вообще всех. Ла[141]речника, Людмилу Степановну, беспризорных мальчишек околачивающихся на станции. Всех людей. Захотелось тут же сделать Марату что-нибудь хорошее. Ерунду какую-нибудь. Слово доброе сказать, рюмку налить. И всем людям тоже.

Тем временем сказочник разговаривал сам с собой: