Тщеславие

[133] — Моя бабушка много общалась с Тагковски-ми, с отцом и с сыном, оба были специфические, — высказался драматург-революционер.

— А вам Тарковский нравится? — выкнул Марат Лисе, не отреагировав на ремарку революционера. Не дав Лисе ответить, Марат продолжил: — Вот у вас у обоих волосы мокрые, я вижу. Вы где-то вместе вымокли, так или не так? — В его голосе стали поблёскивать искорки истерики. Филологиня мрачно усмехнулась, наигрывая на гитаре. Она успела умыться и подложить фальш-живот на место. Димка убедил её сделать это, заверив, что доносить не собирается.

— Давайте за здоровье Липницкой выпьем! — громко предложил Саша. — Хорошая она женщина, устроила этот конкурс, выбила деньги...

— Да помолчи ты, гомосек! — перебил Марат.

— Что... я... да ты... — стал барахтаться в словах Саша, весь покраснев ужасно. «Эта его манера краснеть совсем никуда не годится, — подумал Димка. — Никакого очарования, только дефекты кожи становятся заметнее и плохие зубы».

— Подлиза! За Липницкую выпить! А зачем?! Думаешь, она тебе приз даст! Не даст она тебе ничего! Соси! Co-си! Ха-ха-ха! — Марат обрадовался собственному незатейливому каламбуру. Так радуются приличненькие, затюканные мамочками отличники, когда впервые решаются вывести на стене подъезда слово «жопа». Их потом бывает трудно остановить. Марат так завёлся, что даже [134] его тик изменил параметры; глаза то подолгу не моргали, то моргали часто и мелко, как изображение в барахлящем телевизоре. — Спонсоры денег пожалели на нас! Поигрались в меценатов и устали. Ты, Маринка, где хвост промочила? О, да у тебя фингал! Кто поставил? — Марат подскочил к Лисе. Она добросовестно припудрила следы Дим-киной пятки на скуле, но скрыть их целиком не смогла.

— А твоё какое дело? — огрызнулась Лиса. — Я тебе чё, жена, отчитываться?! Заведи себе какую-нибудь чернавку в парандже и води на шлейке, а от меня отвянь!

— Ба-а-а! Девчонки, пацаны! Санёк прав, пора накатить! — пригласил всех Армен, но было поздно.

— Чернавку в парандже?! — взвизгнул Марат. — Ты что-то имеешь против моей религии?!

— Марат, ладно тебе, расслабься, — улыбаясь как можно миролюбивее, предложил Димка.

— Вали на х#й в свой Израиль!

«Ну вот, приехали. Взял псевдоним на свою голову».

Марат разбушевался не на шутку:

— Ты мою религию не трожь, проститутка! Вы, христиане, все проститутки! Нашли кому молиться! Ха! Еврейской мамаше, которая залетела невесть от кого и впарила всему миру своего незаконнорожденного сынулю! А вы, идиоты, уже две тысячи лет плачете от умиления!

[135] — Эй, братан, притормози... — возразил Армен. — Мы, армяне, первыми христианство

приняли.

— Сосёшь всем подряд! — выкрикнул Марат.

— Это ты мне? — уточнил Армен.

— Не тебе, а ей! А ты что, тоже сосёшь?

— Щас ты у меня схлопочешь! — Армен встал со своего места.

— Чего вскочил?! Денег небось до хуя, армяш-ка! Первые они христианство приняли! Везде вы первые, и Шекспир армянин, и хуи у армян самые большие!

— Началось!

— Признайся, твой папаша тебя сюда засунул?! Ты же вообще писать не умеешь, чего ты лезешь?! У меня хлеб отбивать?! — обличал Марат, брызгая слюной и бешено крутя окулярами. Димка начал даже опасаться, как бы у Марата глаза из глазниц не выскочили и не покатились бы по натёртому паркету. — Мне очень нужны деньги! Очень нужны деньги мне-е-е!

— Ну, чего раскричался, и мне нужны!

— Мне нужны эти деньги!

— Типичный пгимег деггадации на почве общей гламугизации! — авторитетно прокартавил драматург-революционер. — Дом-два надо меньше смотгеть.

— Заткнись, почвенник хренов! — гаркнул на революционера Марат. — С голытьбой заигрываешь, с гопниками?! А сам с няньками да служан[136]ками рос, икру из министерских заказов жрал! Тебя ведь дедушка твой заслуженный икорочкой солёненькой кормил на ночь, чтобы ты не ссался, а?! А хочешь скажу, почему ты в народ подался?! Хочешь?! Ты же ботаником рос, задротом! Мамочка тебя от всего берегла, а пацаны во дворе чмарили. Вот ты и выслуживаешься теперь перед ними, чтобы они тебя в фугбол взяли погонять!

Революционер стал просовывать палец в пуговичную петельку своего чёрного кожаного пиджака. Зачем он это делал — непонятно.

— Деньги всем нужны, мне, например, очень нужны. Знаете, сколько я на кризисе потерял?! — надулся поэт с кастильской бородкой.

— А мне что, не нужны?! — будто из комы вышел Яша-Илья, лжеветеран, принявшийся по обыкновению загонять нож в паркет.

Скоро уже со всех сторон доносились вскрики и требования: «деньги, деньги». Кто кричал всерьёз, кто в шутку. Многие жестикулировали, объясняли, зачем и сколько им нужно. Другие просто нараспев повторяли «деньги, деньги», будто мантру или тост, и выпивали в промежутках. Началось рассуждение о деньгах, кто и как потратил бы миллион. С большим отрывом преобладала покупка квартиры, затем шли машина и отдых на море.

— Пготестую! Вся эта пгемия какой-то заговог пготив литегатугы! — возмутился революционер. — Если бы мне дали деньги, я бы огганизовал [137]геволюционное движение пготив бандитской власти, пгивлёк бы внимание общества...