Тщеславие

Собрались в столовой в шесть. Столы были расставлены буквой «П» и накрыты белой клеёнкой. Морговое освещение осталось прежним, [121] официантки в мини-юбочках и полупрозрачных блузках подавали яства: тонко нарезанную колбасу, варёную свёклу, рубленую кубиками, и шинкованную сырую капусту. Затем гостей обнесли котлетами, влажными снаружи и сухими внутри. Из напитков предлагалась водка. Десерт — шоколадные конфеты. Перед Липницкой стояла единственная бутылка коньяку неизвестной, видимо, новой, молдавской марки. Выпятив живот, маршал-попечитель взял слово:

— Ну вот, друзья, и подошло к концу наше пребывание в святом для русского писателя месте «Полянка». Завтра у нас аудиенция, а послезавтра состоится вручение премии. Не важно, кто из вас её получит, главное, помните — вы уже писатели. Молодые писатели. Ура!

Во время спича присутствующие шушукались: «У тебя налито... вам налить... ой-ой, хватит... мне чуть-чуть... пусть мужчины коньяк откроют...» К моменту попечительского «ура» все с грехом пополам обзавелись порцией выпивки и потянулись своими пластиковыми стаканчиками к маршальскому. Стаканчики потыкались друг в друга и опрокинулись в рты молодых и не очень литераторов. Ничто не нарушило праздничной атмосферы, кроме одной детали в словах попечителя. Она пролезла в сердца молодых литераторов, как плесень, и начала подтачивать их изнутри. «Вручение премии», — сказал попечитель. Он упомянул премию в единственном числе! Но ведь [122] премий много, а точнее, целых пять! Оставаться раздираемыми сомнениями молодым литераторам, к счастью, пришлось недолго, ситуация разъяснилась. Маршал-попечитель снова взял слово:

— Друзья, надеюсь на ваше полное понимание. В стране, да и в мире, вы знаете, непростая экономическая ситуация. Финансовый кризис коснулся всех: и богатых, и не очень, и наших спонсоров тоже. Они понимали, какое трудное решение принимают, но, поверьте, оно было единственно возможным... — Маршал глотнул воды, молодые писатели превратились в натянутые струны. — Все победители получат дипломы и статуэтки... Денежный гонорар достанется только одному... да... денежные премии с пяти урезаны до одной... Финансовый кризис, друзья... Денежная премия переименовывается в Гран-при... Ура! — Последнее слово маршал-попечитель сам произнёс не очень уверенно, а из молодых литераторов его поддержали лишь немногие. Поэт Саша крикнул «ура» громче всех, понял, что оплошал, покраснел, хлопнул стопку водки и поперхнулся.

Все без исключения молодые литераторы прекрасно поняли, в какую ситуацию угодили. Некоторые, самые впечатлительные, уставились в одну точку, потеряв интерес к колбасе, водке и рубленной кубиками свёкле. Другие вдруг сделались особенно весёлыми и говорливыми. Впрочем, показная весёлость одних в совокупности с мрачностью других давала весьма грустный эффект. За[123]стольная беседа рассыпалась, как плохо склеенная сахарница. Все думали о мечтах, которые существенно отдалились, о надеждах, которым, возможно, не суждено сбыться.

Члены жюри, наоборот, разомлели, расслабились и стали более открытыми. У них будто камень с души сняли. Зотов провозгласил тост: «Слава богу, что коммуняк проклятых нет». Авторша сериалов и пьес Окунькова в летящем платье с декольте, из которого, того и гляди, вывалится одна из неоправленных в лифчик грудей, решила спеть под гитару. Смесь комсомольских гимнов с провинциальным рок-н-роллом. Кто-то теребил вилку, кто-то пристально изучал водочную этикетку, кто-то шептался с соседкой. Липницкая тепло улыбалась, глядя на мигающую по неизвестной причине люстру. В конце все коротко аплодировали. Окунькову сменил магнитофон, обнаружились желающие потанцевать. Димка пригубил на брудершафт с Наташкой. Закусили конфетами. Водка не лезла. Подошла раскрасневшаяся Лиса. На её блузке было расстёгнуто на одну пуговку больше, чем принято в это время суток.

— Пушкер!

— Да, дорогая. — Димка уже научился откликаться на псевдоним, не моргнув глазом.

— Гран-при дадут тебе, Пушкер! — Лиса покачнулась и уперлась ладонью в Димкину грудь.

— С чего ты взяла?

[124] —Я конъю... конъюнктуру чувствую!

— Конъюнктура ты моя, — ласково сказал Димка, касаясь Лисьиных волос.

— Не трогать! Я в этом сраном... извините, — Лиса прикрыла рот ладошкой и оглянулась, — я в этом замечательном конкурсе четвёртый раз участвую. Понятно? И когда мне двадцать семь было, и когда двадцать восемь...

— Тихо, тихо, тихо. — Димка ни с того ни с сего поцеловал Лису, не найдя лучшего способа прекратить её неуместные откровения. Волновался ли он в этот момент о ней или всё ещё тревожился за своё эксклюзивное право на Лисьины секреты? Кто знает. Думаю, и сам Димка не смог бы ответить с уверенностью. Лиса даже протрезвела. Вокруг зашушукались.