Тщеславие

После аудиенции с зелёной газировкой все побежали в туалет. В писсуаре Димка увидел прикольную штуковину — маленькие футбольные порота с пластмассовым мячиком величиной с [168] вишню, прикреплённым на леске к верхней штанге. Задача в том, чтобы попасть струёй по мячику. Димка включился в игру. Несколько секунд мячик подрагивал в глубине ворот. Димка даже пожалел о том, что выпил недостаточно зелёной газировки. Ширинку застегнуть забыл. Об этом ему сказал поэт с бородкой гранда.

— В мячик заигрался.

— Отлил в таком месте, нечего больше желать. — Поэт пригладил бородку перед зеркалом.

— Ребят, а может, он скажет, и премии вернут? — воодушевлённо воскликнул крашеный поэт Саша, но никто не ответил.

Провожая молодых литераторов по коридорам, распорядитель попросил ступать по краю ковровой дорожки, там, где узор.

— Посередине первые лица ходят, а мы по краям, чтобы не затаптывать.

Проходя мимо замерших стражей, через безразличные уже металлоискатели, забирая возле урны конфискованный штопор, Димка подумал, что власть осуществляют не люди, власть осуществляет сама себя. Она вселяется в людей, как инопланетяне в фильмах вселяются в человеческие тела: выбирает подходящее и через него действует, а когда его ресурс вырабатывается, отбрасывает, как пустой пакетик из-под сока, и находит следующего. Власть влюбляет человека в себя, подсаживает на себя, постоянно держит в напряжении, вертит человеком, как стервозная [169] баба вертит каким-нибудь подкаблучником: «Не подаришь колечко — уйду к другому». Ей нужны постоянные подношения, «подтверждения любви». Она подстрекает, провоцирует, подталкивает. И ты посвящаешь всю свою жизнь тому, чтобы её удержать. Но никакие жертвы не гарантируют её верность. Всё равно отвалит, когда высосет до дна. Кажется, что люди, стоящие у власти, решают вопросы, но они делают лишь то, что должны, что ОНА им нашёптывает. И никакой отсебятины. Всё равно, что лежать под несущимся поездом и думать, будто ты машинист, рыпнешься — отрежет руки, ноги и голову.

* * *

Иногородние литераторы погрузились в «Икарус», который повёз их в гостиницу. Жители столицы, в том числе и Димка, попрощавшись со всеми до следующего дня, направились кто куда. Димка пошёл к метро.

В интервью одного кинорежиссёра Димка вы-читал, что на всяких фестивалях и конкурсах обычной практикой является предупреждение победителя заранее. Если номинанту светит приз, то накануне его недвусмысленно просят обязательно прийти на церемонию награждения. А то мало ли что, человек разнервничается, запьёт или не явится просто, чтобы не видеть, [170] как награду вручают другому. Весь день Димка ждал, что кто-нибудь из жюри подойдёт и шепнёт на ушко заветные слова: «Обязательно приходи завтра». Тщетно. Все молчали, Гелер прятал глаза. У Димки из головы не шло, что Липницкая попросила прийти Яшу-Илью и Лису. Неразбериха какая-то, зачем она пригласила двоих? Приз решили разделить между ними? Димка пытался себя успокоить; это ведь просто игра, попробовал и всё, на этой премии свет клином не сошёлся... Но негодование пересилило. «Вашу мать! Я ведь не хуже других! Что, этот врун Яша-Илья со своими выдуманными героическими писульками про войну достойнее меня?! Мошенник, даже имя не настоящее! Или хитрожопая Лисица, скинувшая себе три годика?! А она небось букву и получит! Старпёры все эти мотивы из русской литературы обожают! Берёзки, плачущие бесприданницы, гимназисты синеглазые...»

Хватило недели, чтобы Димка поверил в то, что он писатель. И не просто писатель, а самый достойный из всех съехавшихся на конкурс. Раньше жил и в ус не дул, а тут... Он успел привыкнуть ссать в раковину, бегать по ночам на станцию за водкой, выпивать в прокуренной комнатушке, засыпать на полу... Не просто привык, а полюбил. А теперь его хотят всего этого лишить! Поиграли и выставили за дверь, да?! «Х#й вам! Я ещё повоюю, я буду упираться, цара[171]паться, кусаться, но меня не вытурить с этого бала! Я ещё почитаю вслух на стадионах, кубики моего пресса будут блестеть, а тысячи девчонок получат свои первые оргазмы именно от моих строк! Я ещё спрошу со сцены, какой рассказ они хотели бы услышать. Ещё уточню: «Что? Громче!», когда сорванные глотки будут реветь названия. Я ещё увижу тысячи губ, шепчущих мои строки в унисон со мной. Я ещё утру вспотевшее лицо майкой и брошу её в обезумевшую от счастья толпу. Красавицы ещё будут слизывать икру с моего тела. Президент ещё приедет ко мне, трясущемуся старику, на чашку чая. Известие о моей кончине облетит весь мир, в честь меня назовут улицы и города, на домах, которые я хоть раз освятил своим визитом, повесят мемориальные доски. Повсюду учредят фонды имени меня, а за право изваять мне памятник будут биться лучшие скульпторы! Я теперь молодой писатель, б##! Поняли, вы?!. Правда, придётся бороду отрастить: русский классик должен быть при бороде. Но это вопрос времени...»